только прочитать, нужна неделя. Следователь Беляев сообщил, что по делу проходят трое пострадавших в качестве свидетелей. Прочитал их фамилии, две из которых я даже никогда и не слыхал, а третья была Ира Зинченко, моя однофамилица. В обвинении было написано: «Все трое лечились в психиатрической больнице. Умственные отклонения произошли на религиозной почве. Больная Ирина Зинченко была взята из больницы под строгое наблюдение врача-психиатра. Два раза в год она проходит осмотр в психоневрологическом институте». Этот документ был заверен профессором института.

Двое, которых я никогда не видел и ничего о них не слышал, не тронули мое сердце. Но за Иру я сильно смутился. Знал я ее около восьми лет, умственных отклонений за ней никогда не замечал. Многие места из Евангелия она знала на память и помнила, где это написано. До уверования закончила институт, работала бухгалтером. Я был очень поражен, неужели за эти четыре с половиной месяца, пока я находился под арестом что-то произошло с Ирой? Я спросил у следователя, когда он последний раз ее видел и что с ней случилось? Но он ответил, что никогда ее не видел, а документы получил из института. Я был очень расстроен за нее, ведь она была христианкой. В этот вечер моя молитва была за Иру. Я молился, чтоб Господь освободил ее из больницы, ведь из-за нее одной все могут пострадать. И чем докажешь, что в ее болезни никто не виновен?

О тех двоих, чьи имена были упомянуты в документе, я узнал позже. Первая была Коваленко Вера. В восемнадцатилетнем возрасте, будучи христианкой, она получила срок двадцать пять лет тюремного заключения, но через семь лет была освобождена и отправлена в психиатрическую больницу, где и умерла. В Харькове никогда не была. (Не представляю, как она могла быть свидетелем на суде.) Вторая свидетельница работала грузчицей на заводе. Однажды, когда перевозили тюки на машине, она сидела сверху и во время езды упала.

Разбила голову, долго лежала в психиатрической больнице и вышла оттуда инвалидом. В собрание христиан она никогда не ходила. Узнав, что будут судить верующих за то, что она по их вине стала больной на голову, взяла документы инвалидности и пошла в областную прокуратуру. Там она оскорбила начальника, за что ей дали десять суток ареста. Это произошло в те дни, когда нас судили.

И вот начало суда. Нас судили сразу шесть человек, в том числе и одну старушку, которой в то время было более шестидесяти лет. День суда даже не сообщили нашим женам. По всему городу были развешены объявления, которые гласили: «Разоблачена запрещенная секта христиан. Обвиняются в посягательстве на жизнь граждан СССР. Суд будет показной, вход свободен для всех желающих». Зал был забит людьми, около двух тысяч.

Начался первый день суда. Старушку Мотю, так звали нашу сестру, вывели под руки, так как она совсем изнемогла за четыре с половиной месяца. В камерах было ужасно жарко и их никогда не проветривали. Камеры были рассчитаны на десять заключенных, но там держали до пятидесяти человек. В углу стояла «параша» и к утру, как обычно, она была переполнена. Утром, когда убирали камеру, пол мыли хлоркой. Конечно, от такого воздуха у молодого человека закружится голова, а наша старушка Мотя сидела в такой камере. Ежедневно, кроме воскресенья, всех выводили на получасовую прогулку, но наша Мотя была лишена и этого. Камера была на третьем этаже, а по ступенькам она не могла спускаться, поэтому все четыре месяца она пролежала в камере.

Допрос начали с Моти.

— Почему ты не подписала обвинительный лист?

— Я не умею писать, я не знаю буквы.

— Тогда вместо подписи поставь крестики.

— Поставьте их сами.

Так старушку Мотю и судили без ознакомления с делом. Как начался суд, я не помню, был очень занят одной мыслью, почему в зале нет моей жены? Суд был показной, неужели ее не пустили? Всматривался в лица людей, но ее не мог найти. Не было в зале и детей, несмотря на то, что все подсудимые были многодетные.

В зале также не было моих сестер и братьев. Вдруг увидел

— возле стены поднял руку мой братишка Ваня. Он уже отслужил три года в армии танкистом и снова вернулся к нам жить. И вот я увидел, что к нему подошли двое взяли под руки и вывели. Я так сильно расстроился, что не услышал даже вопроса, который мне задали. Меня стали толкать в бок и тут только я услышал грозный голос судьи:

— Подсудимый Зинченко, почему не отвечаешь на вопросы. Еще раз спрашиваю, вас обвиняют по статье двести девятой уголовного кодекса Украины, считаете ли вы себя виновным?

— Нет.

— На каком основании вы опровергаете обвинение.

— Если вы в законе напишете, что разрешается пить только стакан воды, а я выпью два, то я виновен перед тем законом, что вы написали, но перед своей совестью и перед народом я не виновен. В вашем законе написано, что запрещается молиться Богу, а я молюсь, я не виновен ни пред своей совестью, ни пред Богом. Согласно вашему закону я виновен, но пред Богом я чист.

Судья объявил народу:

— Зинченко признал себя нарушителем закона. Он обвиняется по нескольким статьям. В нашей стране запрещается эксплуатация человека человеком, а есть данные, что в сентябре 1960 года группа молодежи из их секты, выходной день отработала на уборке картофеля и весь свой дневной заработок отдала ему, что вы скажете в свое оправдание?

— Да, это правда, но я их не нанимал и даже не знал о их желании помочь мне. В тот день меня послали проведать группу верующих стариков, живущих далеко от города. Когда я вернулся домой, то во дворе лежала картошка. Я даже и не видел, кто ее привез. Мне жена рассказала, что это молодежь из нашей церкви, а не секты, как вы называете, привезла картофель.

— Второй вопрос. Вы купили костюм, который стоит вашей месячной зарплаты. У вас шесть детей и на ту зарплату, что вы имеете невозможно прокормить детей.

Откуда у вас деньги?

— Это правда, я купил себе первый костюм за свои тридцать шесть лет. Жена родила и ей выплатили одноразовое пособие на шестого ребенка. Вот к этим деньгам я еще немного добавил и купил костюм средней стоимости.

— Третий вопрос. У вас шесть детей и жена не работает, каким образом вы содержите свою семью?

В первых рядах сидели журналисты. Они быстро записали вопрос и стали смотреть на судью, как бы спрашивая: «К чему такие глупые вопросы, что здесь общего с покушением на жизнь людей?» Я не стал объяснять, что мои дети не пьют вдоволь молока, что у них нет переменной одежды, а просто сделал сравнение.

— У моего дедушки было шестнадцать детей и он всех их выкормил при царе. У меня только шесть детей, и я живу при Советской власти.

Здесь я спохватился, не наговорил ли чего лишнего, не оскорбил ли власть, чего доброго, еще и политическую статью пришьют, тогда я пропал, с тюрьмы не выпутаешься. И я решил молчать, да меня и не спрашивали больше. Начался допрос брата Николая.

Судья зачитал его дело:

— Козелько Николай Михайлович, украинец, 1930 года рождения. Рецидивист. Судим в 1949 году. Был приговорен к смертной казни, но смертная казнь была заменена двадцатью пятью годами тюремного заключения, после чего должен отбыть пять лет ссылки, а после ссылки на пять лет лишался всех гражданских прав.

И тут судья весь свой гнев обрушил на Николая.

— Это террорист, изменник Родины задумал разрушить Советскую власть. Он участник банды террористов, расклеивал листовки по деревне, призывая весь украинский народ освободиться от власти Москвы. Он призывал к отделению Украины от России, призывал разрушить Социалистический строй, разрушить колхозы, а землю передать народу в частное владение. Он со своей группой призывал к восстановлению капиталистического строя. И это все было в то время, когда наша страна была ослаблена в борьбе с фашизмом.

Советская Армия добивала фашизм в его собственном логове, а этот человек восстал против такой