— Тогда это Каганович, это Ежов, а это Сергей Миронович Киров, которого троцкисты недавно убили.

— Продавец, что ты даешь. Этих всех надо вешать, а мне нужно то, что зануздывать.

Здесь продавец понял, что ему не вожди нужны, а вожжи.

Купил он вожжи и говорит:

— А этих вешай сам, — кивнул в сторону портретов…

И ушел.

В магазине начались шутки. Какой-то незнакомый мужчина, на которого раньше никто не обратил внимания, спросил об Иване, кто он и где работает, записал что-то на бумажке. А когда судили конюха, то этот незнакомец был свидетелем. В деревне его называли шпионом.

Вот он и дал показания, что конюх собрал в магазине народ и уговаривал перевешать всех вождей. Зачитали приговор, что он изменник Родины, с группой односельчан делал тайный заговор на правительство и угрожал перевешать районное начальство. Окончательно никто не понял, дали ли ему десять лет, или расстрел. С тех пор никто ничего не слышал о нем.

Я решил, что меня прикрепили к наблюдателю — шпиону Тимофею.

— Будем знакомы, Тимофей.

— А меня зовут Грыць. Разрешите мне вас звать дядя Тима?

— Хорошо, зови. А я тебя буду звать Гриша. Согласен?

Я кивнул головой в знак согласия. Лицо его отразило какую-то боль, и он тихо добавил.

— У меня был сын Гриша.

В этот день дядя Тима был печальный и в разговор не вступал. Печь была в последней стадии обжига. Он все время проходил ряд своих топок, а их было шесть, чистил шлак и бросал уголь. Как только он кончал шестую засыпать углем, сразу возвращался к первой. В этот день я ничего не делал, просто наблюдал за его работой.

На лице у него была маска с красным стеклом для глаз, фартук закрывал всю грудь и до колен прикрывал от огня. Наблюдая за ним, я подумал, что у нас так и колхозная лошадь не работает.

Дядя Тима был выше среднего роста, плечист, в руках чувствовалась сила, казалось, он состоит из одних крупных костей, обтянутых кожей. Выглядел он лет на пятьдесят. Иногда, поднявши щиток на лоб, он смотрел на меня своими голубыми глазами. В этих глазах я заметил теплоту, они смотрели на меня с любовью, хотя дядя Тима ничего не говорил.

Вот и кончилась смена, мы разошлись. После ужина я долго не мог уснуть. Все мои мысли вертелись вокруг дяди Тимы. Я никак не мог понять, зачем ему поручили наблюдать за мной и сколько ему будут платить за это? В настоящее время мне еще нет шестнадцати, а до восемнадцати за «болтовню» не сажают. Но люди говорят, что и за молодыми шпионят. Вот убили Кирова, а сколько человек расстреляли за него. У нас возле магазина повесили радио. Весь народ вечером собирался послушать, как труба будет говорить человеческим голосом. Это было интересно. У нас в деревне никто не имел радио, вот и шли послушать. Оно говорило за троцкистов, которых где-то ловили, а потом расстреливали. Сначала стреляли немного, потом каждый день по сто-двести человек. Я хорошо знаю, что троцкисты, это враги народа, в школе нас учили этому. В правительстве был очень мудрый человек по фамилии Ежов, сколько он троцкистов переловил! Как сообщат, что Ежов еще двести их поймал и расстрелял, я от радости подпрыгивал возле радио. Потом появились плакаты: человек, одетый в рукавицы с иголками, торчащими во все стороны, а внизу была подпись: «Ежов — своими ежовыми рукавицами ловит врагов народа». Уже после по радио не стали передавать об этом, но люди говорили, что Ежова тоже поймали. Но я не верю, такого человека как Ежов поймать? Это, наверное, слухи. И еще не понятно. Уже расстреляли более тысячи человек, а остальные сидят в тюрьмах, как они могли все стрелять в одного Кирова? Могли и двое застрелить.

И еще не понятно, зачем я нужен дяде Тиме, он то не на должности, он просто кочегар. А какой он все-таки усталый пошел домой. Мне его было очень жалко. Ведь он столько угля сжег за смену, что мне никогда не сделать столько работы. На прощанье он пожал мне руку и сказал: «До встречи завтра». А может, он не будет за мною шпионить? А почему он сказал, что у него был сын Гриша? А где он сейчас? Сколько вопросов! Так я и уснул.

Началась новая жизнь — появились друзья. Вечером они играли в карты и домино, научили и меня в «очко» играть, но я любил шахматы. На деньги не играли, ведь у нас их не было. А расплачивались щелчками в лоб. Прихожу на работу, а дядя Тима спрашивает.

— А почему у тебя лоб весь красный и припухший?

— Да это я в очко проигрался.

Он побранил меня и для примера рассказал об одном богатом помещике, которого он хорошо знал. Помещик имел землю, нанимал работников, добрая была душа, платил за работу хорошо, со многих мест к нему нанимались. Да зимой зачастил к соседнему пану играть в очко. А тот пан хороший мошенник был — сначала, для приманки, немного проигрался, а потом все имение помещика к своим рукам прибрал, а помещика того к себе в рабочие принял.

— Оставь, Гриша, очко, к добру не приведет. Советую тебе, читай побольше книг.

Полюбил я дядю Тиму и ради него бросил карты навсегда. Начал играть в домино. Его здесь почему-то «козлом» называли, интересно было. Кто проиграет, залазит под стол и по-козлиному десять раз пробэкает. Когда кто-то под столом вместо «козла», забавно, но судьба и меня под стол загоняла. Сидишь, как козел, и бэкаешь. И так каждый день по пять, семь раз вместо козла под стол загонят. Я так свой голос отработал на лад козлиный, что мог с любым козлом соревноваться. Потом мне кличку дали «козел», уже по имени не звали, козел да козел, скоро будут бараном называть, так и имя свое забудешь. В школе редко меня по имени звали, но тогда меня звали «математиком». Звучит красиво и отзываться хорошо, а тут «козел». «До чего докатился» — думаю.

Бросил и эту игру.

Вспомнил о своем увлечении шахматами. Один раз объявил соревнование по шахматам. Желающих было четверо. Условия были такими: кто проиграет, то следующий занимает его место. У троих я выиграл и вот настала очередь четвертого, его звали Леша. Он был на год старше меня. Сыграли первую партию — ничья, вторую — тоже ничья, потом он поднимается и говорит:

— Гриша, ты очень хорошо играешь, если тебя немного потренировать, то с тебя был бы хороший шахматист.

— Сейчас мне некогда, я иду на соревнования по шахматам, но с тобой хотел бы позаниматься.

Так мы подружились. Свободное время проводили за шахматами, рассказывали о своей жизни. Оба мы были комсомольцами. Первая новость, которую я узнал — это то, что зовут его не Леша, а Лев. Потом Леша открыл еще одну тайну, но взял с меня честное комсомольское слово, что я никому не расскажу. Он был еврей. Когда-то давно его дед имел обувную фабрику, это разрешалось при НЭПе. А когда НЭП уничтожили, то сожгли фабрику, а дедушку и бабушку забрали, может быть и убили.

Ведь в то время город пестрел плакатами с надписью «Бей жидов, спасай Россию». Был большой погром на евреев.

Разрешалось сжигать их дома, магазины, а если кого убьют из евреев, то это не большая беда, только надо доказать, что когда был погром, этот еврей первый набросился на тебя. В школе я немного изучал, что такое НЭП. Учитель объяснял, что это «Новая Экономическая Политика». Землю раздали крестьянам, каждому свой надел. Заводы дали рабочим. Хочешь открывай магазин, строй себе фабрику — разрешалось делать все, работай, только не воруй. А евреи — шустрый и умный народ, начали открывать свои фабрики, нанимали рабочих. Жизнь закипела. Разрешалось даже торговать за границей.

Радовались люди — не даром революцию делали. Но этот НЭП не долго был новым, всего три года — и постарел.

Заговорили, что надо построить тяжелую индустрию, а то, что строили до этого времени — все исправить. Объявили евреев врагами народа и сделали на них погром.

Так и не стало Лешиных стариков. Но у Леши еще были родители, которые работали на большом заводе. Отец главный конструктор, мать — технолог. Завод выпускал маленькие трактора. А его отец разработал модель большого трактора, за что и его объявили врагом народа, так как малых тракторов можно больше построить, а больших — меньше. Родителей вызвали в Москву и больше он их не видел. Случилось это в тридцать седьмом году, когда Леше было четырнадцать лет. Свою настоящую фамилию он