химикат, совершенно не похожий на те первые два. Вопросов больше нет?

Я понял, что лектор абсолютно безграмотный. После выходных дядя Тима продолжил свой рассказ.

— Катя моя больше с постели не встала. А я все продолжал ходить и искать продукты. Бывало, в дом зайдешь, а там — живые, просят кусок хлеба. В таких случаях просто уходил. Искал дома, где были мертвые, там хоть что-то мог найти.

Видел даже такое. Лежит мертвец, крысы обгрызли его со всех сторон. В избе две детские головки лежат, детей поел, а теперь и его очередь пришла. Ничего не стал брать, спешу домой. Подхожу ближе, слышу, дети плачут. Поспешил в дом — Катюша навек уснула. Перекрестился, Царства Небесного пожелал, а слез нет. С трудом в сарай перетащил ее, чтоб до тепла там полежала.

Дети сильно плакали, и я решил, что сделаю все, чтоб дети остались живыми. Пошел снова по хатам. Зашел к молотобойцу нашему. Дочурка у него была красавица, вся в папу. Думаю, может у него что есть, по старой дружбе даст. У такого не могут все забрать, одной рукой десятерых сомнет. Захожу в дом, о ужас, посреди комнаты лежат два трупа, еще теплые. У хозяина в руке ружье, наверное, застрелил жену, а потом и себя. Что делать, кому жаловаться будешь? Прошел на кухню, как обычно, посмотреть, может, что съедобное найду. На столе стоял чугунок с мясом. Удивился, откуда у них так много мяса, наверное, не всех овечек отдали. Решил взять мясо и поискать шкуры, чтоб не повторить ошибку, как с Рябком. Нашел шкуру, только шерсть вся в крови, потянул ее и замер от ужаса. Боюсь я, Гриша, дальше говорить.

— Да не бойтесь, дядя Тима, говорите, я никому не скажу.

— Это была головка их дочки… Тяжелый день был. Я уже не знал, что делать. Разум мутился от голода и всего увиденного, а дома голодные дети ждут. Захожу еще к одним, всего три года как поженились. Услышал детский плач.

— Хозяин дома? Слышу тихий голос откуда-то.

— Нету уже в живых, Тимоша, это ты? Тимоша, спаси мое дитя, оно еще живое. Меня оставь, мне уже не жить, сыночка забери. Он, бедняжка, пустую грудь терзает, всю искусал и капли крови лижет.

Я ужаснулся. О Господи! Ребенок грызет материнскую грудь. Нет, это не людоеды. Людоеды те, кто обрек их на голодную смерть, а это их жертвы. Чем помочь этой малютке? Решил на обратном пути зайти.

Тяжело было смотреть на весь этот ужас. Прохожу мимо одного двора и вдруг слышу лай щенков. Зашел во двор, вижу, возле скирды три щенка играются, упитанные такие. Это был двор штундистов. Сами- то они выехали куда-то, но может что осталось из продуктов. В доме все было перевернуто и съестное забрано. Мать щенков ушла куда-то, а они были доверчивые. Я заманил их в дом и совершил расправу, кочергой ударил по голове, положил в мешок и понес домой. Чтоб не повторить ошибки с кожей, подвесил щенков и осмалил их. По комнате пошел приятный запах. Приготовил мясной бульон, решил не экономить, ведь дети совсем ослабли. Налил бульона и положил по кусочку мяса.

Уже стемнело. Дети попросили пить, чая не приготовил, дал им бульон. Затем уложил детей спать, перекрестился на ночь и сам лег. Среди ночи дети проснулись, пить захотели. Чувствую и меня жажда мучит. Выпил стакан воды, другой. Ну, а детей не стал поить холодной водой, а дал им бульон, пусть поправятся от сытного.

Утром я проснулся первым, дети крепко спали. Я поджарил мяса на сковородке. Разогрел бульончик и решил разбудить детей, так как время уже подходило к обеду. Приподнял одеяло, а они холодные. Тут я пришел в отчаяние, упрекал себя за то, что погубил детей своими же руками. Я не знал, что едой можно погубить их.

Остался я один. «Зачем теперь жить? — думал, — кому я нужен?» Вдруг вспомнил, как вчера молодая мать просила спасти ее сына. Налил бульона, хотел взять мяса кусочек для той женщины, но передумал, мясо может повредить и ей, а бульончику немножко можно. И пошел я спасать других, коль своих не смог уберечь. Захожу в дом, тишина как в гробу. Подошел к кровати, но уже было поздно. Богу душу отдала вместе с сыном. А он, бедняжка, искусал всю материнскую грудь. Так с грудью во рту и умер. Снова тот же вопрос в голове, зачем так жить? Надо пройти всю деревню, может, кто-нибудь еще есть в живых. Но нет, казалось, весь мир вымер. А может, это только наше село вымерло, только я остался жить, чтоб другим рассказать, ведь мертвые не расскажут.

Появилась у меня цель жизни, хотя бы для того, чтоб рассказать людям правду. Уходить надо подальше от этих страшных мест. До Золочева пятнадцать километров, а там ездят поезда на Харьков. Но как до Золочева дойти? В такую даль я не дойду, совсем ослабел.

Немного надо окрепнуть. Щенков осталось двое, доем их, а когда теплее будет, тронусь в путь. Надо жену и детей похоронить. Священника призвать бы, да где он, священник? И как могилу вырыть, земля мерзлая. А если похоронить их в погребе, там земля мягкая. Детей на ночь оставил в доме, а завтра займусь похоронами. И вот на утро занялся работой. Перенес своих дорогих в погреб и разложил по порядку. Катюшу под стенку и детишек рядом. Накрыл одеялом, поцеловал на прощание и стал стены погреба разрушать, чтоб прикрыть тела землей.

Март выдался на редкость теплый. Каждый день сидел я возле могилы-погреба, не хотелось в дом заходить, лечь бы тут рядом и уснуть навсегда. Но теплая погода была не кстати. В домах лежали мертвецы и издавали такой ужасный запах, что даже на улице невозможно было находиться. Не смог я больше жить среди мертвецов, побоялся, что с ума сойду. Стал готовиться в путь. Доел все, что у меня осталось, взял свое добро, деньги золотые и просто кусочки золота. Вспомнил про золото, которое видел на столе у соседа. Но передумал брать, ведь не мое это добро, да и в крови человеческой оно. Свое возьму, может пригодиться, а если нет, то выброшу. Постоял у могилы, поцеловал порог дома, ушел уже под вечер. Всю ночь шел, но до восхода солнца только полпути прошел. Увидел скирду соломы возле дороги, прилег на солнышке и крепко уснул. Когда проснулся, снова продолжил свой путь. К вечеру я добрался до Золочева. Увидел людей и глазам своим не поверил, не надеялся уже увидеть живую душу.

— Дядя Тима, а что с вашей деревней стало? Вы хоть один раз там были после этого?

— Бывал и часто.

— А почему вы не женитесь, скучно ведь жить одному?

— Не могу, Гриша, больше жениться. А тайну тебе расскажу, но ты молчи и никому не говори. Эта тайна от народа скрыта, но все же государственные решения доходят до людей, ведь сама жизнь о них рассказывает.

Пришел я в Золочев, сел на поезд, народа было мало.

Дети ходят по вагонам и просят что-нибудь поесть. На сиденье сидело трое мужиков, и я решил подсесть к ним, послушать, о чем они говорят. Разговор они вели о хлебе, в каком торгсине дешевле. Спросили и меня.

— А ты в какой торгсин едешь?

— Не знаю, куда еду и не знаю, что такое торгсин.

— А ты часто в городе бываешь?

— Первый раз после зимы еду. В прошлом году был перед жнивами.

— Ясно, почему ты не знаешь, что такое торгсин, все про них знают, ведь это где золото меняют на хлеб.

(Только намного позже я узнал, что это сложное слово, состоящее из двух слов: торговля с иностранцами. Открывались магазины, где за золото иностранцы, а позже и советские граждане могли покупать то, чего не было в обычных магазинах. Во время же голода в этих пунктах обменивали хлеб на золото. Объяснение автора)…

Вначале, когда зерно стали вывозить из сел, взамен привозили хлеб печенный из города, а потом объявили, что нужно самим за хлебом ехать в город. Эти магазины назвали торгсинами. А вам, что, никто не объявлял?

— Нет, никто.

— А как же вы зиму пережили или у вас хлеб никто не забирал?

— Хлеб весь забрали и люди все помирали, со всей деревни один я в живых остался.

Решили мы все ехать в дешевый торгсин. Народу было очень много, еще с вечера становились в очередь.

Так я за кусочек золота купил четыре буханки хлеба.