— Вот так и началась у нас коллективизация. А ты, Гриша, помнишь что-нибудь о коллективизации?

— Да совсем смутно, дядя Тима. Мне тогда пошел седьмой год. Я помню своего деда, у него было много сыновей. Мне рассказывали, что на сыновей в то время давали землю, вот, он и имел много земли. Помню, какой у него трактор чудной был: впереди два колеса, а позади одно, большое. Мотор дедушка выписал из Германии и сделал свой трактор, а когда организовали колхоз, он отдал его туда. Еще врезался в память мне один случай.

Была зима, сильный мороз. Снегу тот год было много. Я любил по снегу бегать, хлебом не корми. Выбежал во двор, немного побегал, слышу, какой-то шум на улице я туда. Смотрю, а это наши соседи, которые жили через три двора, на подушках сидят, дети заплаканные, и мать одеялами детей укрывает, а их у нее было много. Отца их не видно было. Так вот она мне и говорит: «Иди, Гриша, домой, пока не выгнали вас, грейся». Я не мог понять, зачем она на улице детей спать положила, ведь в доме-то теплей. Дальше бегу и снова вижу семью, только у них детей было поменьше. Дети плачут и мать вместе с ними. И так по всему селу. Мне стало страшно и я побежал домой. В доме было тепло, мама печку натопила. Залез на печку и сижу, даже обедать не захотел, страшно стало, думал, что и моя мама сейчас нас соберет и на улице спать положит. Я-то ничего, мороз люблю, а вот сестрички и братики меньшие, они замерзнут. Дядя Тима, прошло уже столько лет, а забыть не могу, как вспомню — мороз по коже ползет, даже летом. Когда отец вечером пришел домой, я осмелел и спрашиваю:

— Папа, а почему сегодня все штунды своих детей на улице спать положили?

— Почему, сынок, штунды? Не только штунды, а все кулаки сегодня освободили свои дома.

— Не знаю, дядя Тима, как у вас, а у нас не только кулаков, но и штундистов выселяли.

— Папа, давай их к себе заберем, им холодно.

— Нельзя, сынок, и нас выселят. Приказ такой, кто заберет их в свой дом и обогреет, у того тоже отберут дом.

— Тогда, дядя Тима, в поле много лошадей ходило, а на хвостах записки висели. Я читать не умел, а мужики читали и смеялись; «Бродяжничаю не потому, что серая масть, а потому что Советская власть». Говорили, что кто не хотел идти в колхоз, куда-то уезжали, а лошадей в поле бросали. Это все, что я помню за коллективизацию,

— А как у вас проходила эта коллективизация? Она, наверное, была кругом одинаковая.

— Да, Гриша, одинаковая… Начальство с района приехало, народ собрали в церковь, не на службу Божью, а в колхоз записывать. Кто идет в колхоз, имеет право оставить себе дом, жену, детей и собаку. Остальное обязан отдать для общества. Поначалу записывалось мало, все те, у кого, кроме жены и детей, больше ничего не оказалось. Затем пригрозили выслать на Соловки всех, кто не записался в колхоз. За Соловки знали все, но не знали, где они, туда людей высылали, но назад никто не возвращался. Потом записались и те, у кого была корова или лошадь — отдали и пошли в колхоз, так пол деревни записалось. В первый год дела шли хорошо, работали все вместе, пахали и сеяли. Посеяли все вовремя и урожай собрали хороший. А зимой тех, кто не записался в колхоз, начали раскулачивать. Многие побросали все и уехали в город.

У других дома позабирали, некоторые даже сожгли. На весну уже все согласились пойти в колхоз. Брошенные поля к колхозу присоединили. За мою кузницу даже отдельное совещание сделали, с района целая комиссия приехала. Председателем комиссии был Разумовский, решали вопрос, что делать с имением пана Филиппа.

Забор вокруг имения высокий, из кирпича, скотный двор и прекрасный панский дом с садом.

— Какие будут предложения? Вот ты, впереди стоишь, что скажешь о пане?

— А что я за пана могу сказать? Хороший человек, даже когда уехал и тогда за нас помнил, велел все имущество раздать и мне досталось. Я это все в колхоз отдал, больше у меня ничего нет.

— По делу говори, что нам делать с имением? Священник вышел к алтарю, перекрестился, нас всех благословил крестным знамением.

— Если говорить за все имение, время много надо.

— А ты короче, по делу.

— Если коротко говорить, оставить все как есть, скотный двор колхозу нужен.

— Да он же мал, весь скот колхозный не войдет.

— С тыльной стороны можно пристройку сделать, увеличить.

— Ты что, панское добро жалеешь, надеешься, что власть вернется старая? Ну говори, а за дом какого мнения? Священник молча отошел в сторону. Кто-то предложил:

— Дом хороший и двор тоже, в таком доме прилично сидеть правлению колхоза.

— Ты что с паном вместе рюмку пил, где это видано, чтоб правление колхоза в панском доме находилось?

— Какие предложения за сад и кухню? Я поднял руку.

— С тобой мы будем после говорить. Поднялась одна тетка, семь детишек у нее.

— Я предлагаю из дома сделать детский сад.

— А ты всех своих туда приведешь, заведующей будешь? И мужу должность нашла, а старшую свою в няньки хочешь? Сама норовишь пожить в панском доме, своих детей добром колхозным прокормить желаешь?

Хороший план, за счет людей прожить.

И к народу обращается:

— Товарищи колхозники, подумайте сами, какой может быть детский сад за версту от села? Ну в хорошую погоду и на спине принести ребенка можно, а в дождь?..

А поп вот говорит, скотный двор оставить там, да еще пристроить. И это не пойдет, тоже далеко от села. Правление колхоза — далеко, негоже быть оторванным от массы. Правление колхоза должно быть вместе с народом. Пан Филипп, когда строил свой дом, он не захотел вместе с вами жить, в сторонке все построил, пан с мужиком никогда не был в ладу.

— Товарищ председатель, пан Филипп выстроил свой дом, когда еще деревни Панской не было. Потом он дал удел из своего имения и мужики бросили свои землянки, которые за пять верст по оврагу были, и построили себе дома.

— Откуда ты, дед, все знаешь?

— Знаю, конечно, все мы знаем. Дорога эта от Золочева до Богодухова была пустая, вот пан и предложил по обе стороны строить дома и стала наша деревня Панской называться.

— Дед, сегодня у нас не урок истории, а по-деловому решить надо, что делать с панским имением. Какие еще будут предложения?

Все молчали. Тогда сам Разумовский стал излагать свои планы.

— Товарищи, по поручению народа, мы на районном собрании решили вопрос преобразования вашей деревни. Были даже предложения, чтоб вашу деревню с плодоносных земель переселить и построить по оврагу. Но я был против такого решения, пошел в защиту и отстоял.

Деревня останется на месте, а панское гнездо надо разрушить, чтоб не осталось и следа. Скотный двор построим в центре деревни. Для этого десяток домов снесем и поставим на том месте свинарник, а вокруг будут конюшня, коровник и овчарня. В этом году дома сносить не будем, а после посевной приступим к постройке скотного двора.

— А где будем брать материал на постройку?

— Не знаете, где взять? Стена вокруг имения высотой в три метра из добротного кирпича сложена, будем разбирать ее и строить скотный двор. — Дед, ты снова лезешь не в свое дело, кто тебя умным назовет — строить свинарник из красного кирпича? Самые теплые и дешевые постройки из глины и соломы, то есть самана. Правильно говоришь, стену будем разбирать, но весь кирпич вывезем в район, такой кирпич — ценность. А в районе решат, что с ним делать. Мы боролись против панов, и мы победили, а теперь не оставим никаких следов после панства. Следующий вопрос, что будем делать с панской кузней? Этот вопрос дадим решать Гроссману Тимофею.

Отвечай, на каком основании ты присвоил себе государственное добро? Не считаешь ли ты себя наследником пана Филиппа только потому, что вы оба по национальности немцы? Дай отчет, а народ сам решит, что делать с тобой и с твоей кузней.