исполкома и замените на Стю.

– Это пожалуйста. Он войдет, если что-то стрясется с любым из нас: со мной, с дражайшей Вайоминг или с тобой. Я помалкивал на Эрзле и только теперь тебе говорю вовсе не потому, что ты из доверия вышел, а потому, что ты не актер. Ты мог справиться с ролью только в том случае, если глубоко верил бы, что наша цель – добиться признания независимости. Притом чем глубже верил бы, тем лучше сыграл бы.

– Тоже скажете!

– Мануэль, Мануэль, наш первейший долг был драться за это изо всех сил. И обязательно не добиться успеха.

– А я что, недостаточно взрослый пацан, чтобы об этом знать?

– Мануэль, не надо. От того, что тебе темнили, наши шансы только росли. Спроси потом у Адама. И разреши добавить, что Стюарт принял вызов на Луну с восторгом, причем даже не спросил, а с чего это. Камрад, этот комитет по расследованию был слишком мал, а его «высокочтимый» – слишком умен. Всю дорогу был риск, что они предложат нам приемлемый компромисс, причем особенно в первый день. Если бы нам удалось протолкнуть наш вопрос на Великую Ассамблею, то с гарантией вышла бы нужная дурость. Но нам не дали. Всё, что я мог сделать, – это натравить комитет на нас, даже унижаясь до личных оскорблений, лишь бы добиться, чтобы хоть один из его членов лишился здравого смысла.

– Гад буду, мне вовек не понять, что такое подход на уровне должной высоты.

– Видимо, да. Но наши с тобой таланты взаимно дополнили один другой. Мануэль, ты хочешь видеть Луну свободной?

– Сами знаете, что да.

– И ты знаешь, что Терра в силах покончить с нами.

– В элементе. Ни один прогноз даже близко не спал рядом с равными шансами. Вот до меня и не доходит, за каким вам надо было натравливать их на нас.

– Погоди ты. Поскольку они способны навязать нам свою волю, наш единственный шанс – ослабить эту волю. И ездили мы на Терру только ради этого. Чтобы воткнуться клином. Чтобы посеять разные мнения. Самый проницательный генерал из тех, что были в Китае за всю его историю, однажды заметил, что высшее военное искусство состоит в подрыве воли противника, причем настолько, чтобы он сдался без боя. Именно в этом плане следует понимать и нашу цель, и опасность, которая нам больше всего грозила. Предположим, – и в первый день очень на это смахивало, – нам предложили бы заманчивый компромисс. Вместо Вертухая – губернатора, причем, возможно, из числа лунтиков. Местное самоуправление. Членство в Великой Ассамблее. Повышение цен на зерно на срезе катапульты и надбавку за дополнительные поставки. Осуждение поведения Хайберта, плюс соболезнование по поводу насилия и убийства, плюс приличную денежную компенсацию родственникам погибших. Мы бы это приняли? И вернулись бы с этим домой?

– Они нам ничего такого не предлагали.

– «Высокочтимый» готов был предложить нечто в этом роде на первом же заседании, и в тот момент он держал комитет в руках. Он предложил нам начальную цену, вполне достаточную, чтобы торговля продолжилась и кончилась сделкой. Предположим, мы в главных чертах добились бы всего, что я перечислил. У нас дома это приняли бы?

– Скорей всего, да.

– Не «скорей всего», а с восторгом. Потому-то так и мрачен был прогноз, когда мы отправлялись в путь. Именно этого надо было избежать любой ценой – соглашения, которое успокоило бы умы, ослабило бы волю к сопротивлению, а в сущности ничего не изменило бы в нашем сползании к предсказанному бедствию. Поэтому-то я ушел от разговора, саму возможность компромисса вдрызг изничтожил своими неуместными выходками и вежливенькими подкусываниями. Мануэль, ты и я, мы знаем, и Адам знает: с поставками продовольствия должно быть покончено. Только это может спасти Луну от беды. Но ты можешь представить себе фермера-хлебороба, который боролся бы за прекращение хлебопоставок?

– Нет. А нельзя ли отсюда дознаться, как у нас дома встретили новость о прекращении поставок?

– Нет такой новости. Именно поэтому Адам придержал ее, Мануэль. Никаких оповещений не будет ни на Терре, ни у нас – вплоть до нашего возвращения. Закупки зерна продолжаются. И баржи как прибывали в Бомбей, так и прибывают.

– А вы там сказали, что с этим покончено.

– Больше пригрозил, а не побил горшки. Чуть больше барж – нам без разницы, нам важнее выиграть время. Союзников у нас нет, за нас меньшинство. Имеется меньшинство, которое временно может быть привлечено на нашу сторону, сейчас неважно, каким именно способом. Но есть еще одно меньшинство, которое потенциально против нас. Это фермеры-зернопроизводители, они в жизни не занимались политикой, но цены на зерно знают четко. Они со скрипом, но одобрили декларацию, понадеялись, мол, стоит подождать, пока выяснится, что к чему. Но как только мы объявим о прекращении поставок, они всеми силами выступят против нас. И Адам имеет в виду обеспечить нам твердое большинство в тот момент, когда мы объявим эмбарго.

– Это когда же? Через год, через два?

– Дня два-три ему нужно. Может быть, четыре. Пока с умом отредактируем выдержки из «пятилетнего плана» и из записей с твоего мага. В особенности из того, что этот ублюдок тебе вкручивал. Эксплуатнем твой арест в Кентукки.

– Э, э! За это лучше забудьте!

Проф ухмыльнулся и бровку поднял.

– Ннуу, – сказал я через силу. – Окей. Ежели будет в жилу.

– Еще как в жилу! Похлеще, чем любая статистика насчет природных ресурсов.

Экс-мужик на проводах, наш пилот, обошелся без промежуточного облета, сманеврировал на посадку сходу, не постеснялся нас тряхнуть, поскольку корабль был без груза и легко слушался. Но тормозной путь был всего-то два с половиной кэмэ, длился девятнадцать секунд, и мы сели в Джонсон-сити. Я перенес нормально, хотя грудь сдавило и было чувство, что жуткой лапищей сердце зажало, но в темпе кончилось, вздохнулось легко, и я с радостью принял наконец натуральный человеческий вес. Но беднягу профа при том чуть не доконало.

Майк мне потом сказал, что пилот отказался передать управление. А уж у Майка-то была наготове программа с длительным плавным режимом торможения, чтобы посадить нас, как яичко в гнездышке, поскольку он знал, что проф на борту. Но, возможно, кибер знал, что делает: плавный режим торможения означает повышенный расход топлива, а наш «Лотос-Жаворонок» сел с до упора пустыми баками.

Но речь не про кто об что пекся, а при этой посадке Гаррисона мы чуть профа не потеряли. Хорошо, Стю заметил, пока я отдышивался, так что мы оба к профу кинулись. Сердечный стимулянт, искусственное дыхание, массаж сердца. Наконец, у него ресницы дрогнули, глянул он на нас, заулыбился. И: «Дома», – шепнул.

Мы дали ему отдохнуть минут двадцать, раньше чем позволили с корабля податься. Он же чуть концы не отдал в натуре при нас, благодетелях. Тем временем шкипер баки наливал и волком глядел, чтобы побыстрей от нас избавиться и принять пассажиров. Этот хер голландский за весь рейс нам слова не сказал. Думаю, жалел, что за гроши ввязался в такой рисковый рейс.

К тому времени Ваечка на борт прорвалась. Надела гермоскаф и пришла нас встретить. Не думаю, что Стю видел ее в гермоскафе, а уж блондинкой-то наверняка не видел. Так что не признал. А я ее облапил несмотря на гермоскаф. Стю рядом стоял, ждал, пока познакомлю. И вдруг этот незнакомый мужик в кавычках его как облапит! Он жутко удивился.

А я слышу Ваечкин голос, но неотчетливо:

– О, господи! Манни, шлем!

Я захваты откинул, помог снять. Она кудрями тряхнула, у самой рот до ушей.

– Стю, ты мне не рад? Или не узнаёшь?

У него помалу улыбка по лицу поплыла, как рассвет по лунному морю.

– Зэдрастуити, гаспажа! Чрезвычайно счастлив вас видеть.

– Нашел «гаспажу»! Милый, я тебе всю дорогу «Ваечка»! Тебе что, Манни не сказал, что я взад