— Не знаю, братец. Я видела давеча из окна, что она в деревню пошла.
— Где же она обедает?
— Молока у мужиков спросит или после придет, у Марины чего-нибудь спросит поесть.
— Всё не по-людски! — ворчала про себя бабушка, — своенравная — в мать! Дались им какие-то нервы! И доктор тоже всё о нервах твердит. «Не трогайте, не перечьте, берегите!» А они от нерв и куролесят!
— Что же вы не спросите, куда она ходит одна? — спросил Райский.
— Как можно спросить: прогневаются! — иронически заметила Татьяна Марковна, — на три дня запрутся у себя. Бабушка не смей рта разинуть!
— Куда ж это она одна?.. — тихо говорил Райский.
— Она у нас всё одна ходит, — отвечала Марфинька.
— А ты?
— Как можно: я боюсь.
— Чего?
— Мало ли чего! змей, лягушек, собак, больших свиней, воров, мертвецов… Арины боюсь.
— Какой Арины?
— Дурочка у нас есть.
— А Вера?
— Ничего не боится: даже в церковь на ночь заприте ее, и то не боится.
— А ты бы спросила ее завтра, Марфинька, где она была.
— Рассердится!
— Все боятся, прошу покорно!
На другой день опять она ушла с утра и вернулась вечером. Райский просто не знал, что делать от тоски и неизвестности. Он караулил ее в саду, в поле, ходил по деревне, спрашивал даже у мужиков, не видали ли ее, заглядывал к ним в избы, забыв об уговоре не следить за ней.
Уж становилось темно, когда он, блуждая между деревьями, вдруг увидел ее пробирающеюся сквозь чащу кустов и деревьев, росших по обрыву. Он весь задрожал и бросился к ней, так что и она вздрогнула и остановилась.
— Кто тут? — спросила она.
— Это… ты… Вера?..
— Да, я: а что?
— А тебя по всему дому искали, не знали, куда ты делась!
— Кто? — нахмурившись, спросила она.
— Бабушка и Марфинька очень беспокоились…
— Что это им вздумалось? Никогда не беспокоились, а сегодня?.. Вы бы им сказали, что напрасно, что я никого не прошу беспокоиться обо мне.
— И… я тоже сам…
— Вы? покорно благодарю: зачем?
— Но ведь легко может случиться что-нибудь…
— Например?
— Например… беда какая-нибудь: мало ли случаев? Пьяный народ шатается… змеи, воры, собаки, свиньи, мертвецы… — шутливо прибавил Райский, припомнив все страхи Марфиньки, — могут испугать…
— Вот я только вас испугалась теперь, а там ни воров, ни мертвецов нет…
Она указала на обрыв.
— До беды недалеко: иногда так легко погибнуть человеку… — заметил он.
— Ну, когда я стану погибать, так перед тем попрошу у вас или у бабушки позволения! — сказала она и пошла.
— Гордое творение! — прошептал он.
— На одну минуту, Вера, — вслух прибавил потом, — я виноват, не возвратил тебе письма к попадье. Вот оно. Всё хотел сам отдать, да тебя не было.
Она взяла письмо и положила в карман.
— А то, другое, которое там?.. — ласково, но с дрожью в голосе спросил он, наклоняясь к ней.
— Какое то и где там?
— Другое, синее письмо: в кармане?
У него сердце замирало, он ждал ответа.
Она выворотила наизнанку карман.
— Ах, уж нет! — сказал Райский, — от кого бы оно могло быть?
— То?.. А от попадьи ко мне, — сказала она, помолчав, — я на него и отвечала.
— От попадьи! — почти закричал он на весь сад.
— Да, конечно! — подтвердила она равнодушно и ушла.
— От попадьи! — повторил он, и у него гора с плеч свалилась. — А я бился, бился, а ларчик открывался просто! От попадьи. В самом деле: в одном кармане и письмо и ответ на него! Это ясно! Не показывала она мне, тоже понятно: кто покажет чужое письмо, с чужими секретами?.. Разумеется, разумеется! И давно бы сказала: охота мучить! Какой мгновенный переход, однако, от этой глупой тоски, от раздражения к спокойствию! Вот и опять тишина во всем организме, гармония! Боже, какой чудный вечер! Какое блестящее небо, как воздух тепел, как хорошо! Как я здоров и глубоко покоен! Теперь всё узнал, нечего мне больше делать: через два дня уеду!
— Егор! — закричал он по двору.
— Чего изволите? — из окна людской спросил голос.
— Завтра пораньше принеси чемодан с чердака!
— Слушаю-с.
Он мгновенно стал здоров, весел, побежал в дом, попросил есть, наговорил бабушке с три короба, рассмешил пять раз Марфиньку и обрадовал бабушку, наевшись за три дня.
— Ну вот, слава Богу! три дня ходил как убитый, а теперь опять дым коромыслом пошел!.. А что Вера: видел ты ее? — спросила Татьяна Марковна.
— Письмо от попадьи! — вдруг брякнул Райский.
— Какое письмо? — сказали обе, Марфинька и бабушка.
— А то, что на синей бумаге, о котором я недавно спрашивал.
Он выспался за все три ночи, удивляясь, как просто было подобрать этот ключ, а он бился трое суток! «Да ведь все простые догадки даются с трудом! Вон и Колумб просто открыл Америку…» И остановился, сам дивясь своему сравнению.
Утром он встал бодрый, веселый, трепещущий силой, негой, надеждами — и отчего всё это? Оттого, что письмо было от попадьи!
Он проворно сел за свои тетради, набросал свои мучения, сомнения и как они разрешились. У него лились заметки, эскизы, сцены, речи. Он вспомнил о письме Веры, хотел прочесть опять, что она писала о нем к попадье, и схватил снятую им копию с ее письма.
Он жадно пробегал его, с улыбкой задумался над нельстивым, крупным очерком под пером Веры самого себя, с легким вздохом перечел ту строку, где говорилось, что нет ему надежды на ее нежное чувство, с печалью читал о своей докучливости, но на сердце у него было покойно: тогда как вчера — Боже мой! какая тревога!
— Что ж, уеду, — сказал он, — дам ей покой, свободу. Это гордое, непобедимое сердце — и мне делать тут нечего: мы оба друг к другу равнодушны!
Он опять пробегал рассеянно строки — и вдруг глаза у него раскрылись широко, он побледнел, перечитав:
«Не видалась
—
