Ни слова не говоря, отец все так же смотрел на Тэнго. Но теперь Тэнго почудилось, будто в разоренных гнездах отцовых глазниц вновь затеплилось некое подобие жизни.

— Да, я — никто, — продолжил Тэнго. — Ты абсолютно прав. Одиночка, дрейфующий в ночном океане. Протяну руку — вокруг пустота. Закричу — никто не отзовется. Ни с кем на свете меня ничто не связывает. И ни один человек, кроме тебя, не считается мне родней. Но ты не хочешь рассказывать правды о нашей семье. А время бежит, и в этом прибрежном городишке с каждым новым порывом ветра твоя память все больше пустеет. Скоро в ней не останется никакой правды, как уже не осталось меня. Да, я не могу тебе ничем помочь, а значит, я — никто, и навечно останусь никем. Все, как ты и сказал.

— Наши знания — ценнейший общественный капитал, — торжественно продекламировал отец. Хотя и гораздо тише, чем прежде. Словно кто-то повернул ручку громкости и убавил звук. — Капитал этот необходимо накапливать, беречь и передавать по наследству следующим поколениям. Вот почему корпорация «Эн-эйч-кей» призывает граждан к сознательности и ожидает от вас, господа, оплаты ее радиотелевизионных…

Да он же читает это как мантру, понял Тэнго. Повторение этих слов по сто раз на дню когда-то помогло отцу выжить. Только теперь эти лозунги — стена, которую нужно проломить, чтобы вытащить из-за нее живого человека.

— Какой она была, моя мать? — перебил он отца. — Куда ушла и что с ней случилось дальше?

Отец немедленно умолк. Молитва оборвалась.

— Я устал жить с ненавистью и презрением в сердце, — продолжил Тэнго. — Страшно устал оттого, что не могу никого полюбить. У меня нет друзей. Ни единого. Но главное — я даже не способен полюбить себя. Почему? Да как раз потому, что не могу полюбить никого другого. Человеку удается любить себя, лишь когда он любит других — и любим другими. Понимаешь, о чем я? Если не любишь других, себя полюбить не выйдет… Я ни в чем не обвиняю тебя лично. Скорее всего, ты сам — такой же пострадавший. Наверно, ты за всю жизнь так и не смог себя полюбить. Или я ошибаюсь?

Отец молчал, плотно стиснув губы. По его лицу нельзя было разобрать, понял ли он, что ему говорилось. Тэнго умолк и ссутулился в кресле. Через окно в палату ворвался ветер. Распахнул занавески, потеребил цветочные бутоны в горшках и унесся через приоткрытую дверь в коридор. Сильнее запахло морем. Словно вторя скрежету цикад, зашелестели лапами сосны.

— Ко мне часто приходит видение, — продолжил Тэнго. — Одно и то же, много лет подряд. А может, даже не видение, а воспоминание — то, что я видел давным-давно. Мне полтора года, рядом мать. А с ней — молодой мужчина. Только это не ты. Кто — понятия не имею. Но не ты, знаю точно. Почему-то эта картинка въелась в мои веки и преследует меня всю жизнь.

Отец молчал. Но его глаза определенно на что-то смотрели. На то, чего здесь не было. В воздухе снова повисло молчание. Тэнго слушал, как шумит внезапно окрепший ветер. Что слушал отец — одному богу известно.

— Почитай мне что-нибудь, будь любезен, — вдруг учтиво попросил отец, нарушив долгую паузу. — Сам я больше не читаю — глаза болят. Книги там, на полке. Выбери что хочешь.

Глубоко вздохнув, Тэнго поднялся с кресла и пробежал глазами по корешкам книг на полке. В основном исторические романы. Плюс «Жития бодхисатв» от первого до последнего тома. Сидеть перед отцом и ковыряться в тягучем и пафосном старояпонском хотелось меньше всего на свете.

— Хочешь, почитаю про Кошачий город? — предложил Тэнго. — Эту книгу я с собой прихватил, чтобы в поезде читать.

— Про Кошачий город… — механически повторил отец. — Почитай, если не трудно.

Тэнго бросил взгляд на часы.

— Не трудно, конечно. До поезда еще времени много. Странная история, не знаю, понравится ли тебе…

Он достал из кармана книгу и начал читать рассказ о Кошачьем городе. Отец, не меняя позы, сидел у окна и слушал. Читал Тэнго не торопясь, как можно разборчивей. За весь рассказ сделал всего две-три паузы — перевести дух, а заодно проверить реакцию слушателя. Но лицо старика оставалось абсолютно бесстрастным. Даже не догадаешься, интересно ему или нет. Когда история закончилась, отец еще долго сидел недвижно с закрытыми глазами. Он походил на спящего и все же не спал. Просто погрузился в мир рассказа — так глубоко, что требовалось какое-то время оттуда выбраться. Тэнго терпеливо ждал. За окном потускнело, близились сумерки. Ветер с моря все раскачивал сосновые ветки.

— А в этом Кошачьем городе есть телевизоры? — спросил отец первым делом. Профессионал до последнего вздоха, куда деваться.

— Рассказ написан в тридцатые годы, — ответил Тэнго. — Телевизоров тогда еще не изобрели. Хотя радио уже слушали.

— В Маньчжурии мы не слушали даже радио. Не было радиостанций. Газеты доставляли с опозданием на две недели. Еды не было. Женщин тоже. Иногда приходили волки. Настоящий край света…

Отец умолк и о чем-то задумался. Видимо, вспомнил свою молодость, проведенную в Армии освоителей Маньчжурии. Скоро, впрочем, мрачные воспоминания сожрала пустота, и в памяти его полегчало. Эта метаморфоза отчетливо отразилась у него на лице.

— Город построили кошки? Или строили люди, а жить стали кошки? — спросил отец будто бы сам себя, глядя на свое отражение в оконном стекле.

— Кто знает, — ответил Тэнго. — Наверное, все-таки люди, только очень давно. Потом они почему-то исчезли, и вместо них поселились кошки. Скажем, случилась какая-нибудь эпидемия, от которой все умерли. Ну или вроде того.

Отец кивнул.

— Один рождает пустоту, а другой должен ее заполнить, — сказал он. — Все так живут.

— Все так живут? — удивился Тэнго.

— Вот именно, — отрезал отец.

— И чью же пустоту заполняешь ты?

Лицо старика перекосилось в усмешке. Густые длинные брови наползли на глаза. А в голосе послышалась издевка:

— Ты еще не понял?

— Нет, — признался Тэнго.

Отец раздул ноздри и задрал одну бровь. Как делал всю жизнь, когда был чем-нибудь недоволен.

— Если не понял без объяснений, значит, бесполезно объяснять, — произнес старик.

Тэнго, прищурившись, вгляделся в человека, который это сказал. За всю свою жизнь отец не произнес ни единой абстрактной фразы. Слова, слетавшие с его губ, всегда были до предела конкретны и прагматичны. Неизменным правилом любой беседы у отца считалось одно: когда нужно, скажи что требуется — и как можно короче. Теперь же он сам говорил загадками, и лицо его при этом оставалось непроницаемым.

— Ладно, — сдался Тэнго. — Ты заполняешь чью-то пустоту. А кто заполняет твою?

— Ты! — коротко ответил старик. И, подняв руку, с силой ткнул указательным пальцем в сторону Тэнго. — Так устроен мир, к твоему сведению. Я заполняю пустоту, порожденную кем-то другим. А пустоту, порожденную мной, заполняешь ты. Такая вот эстафета.

— Примерно как кошки заполнили опустевший город?

— Да. Все мы пустеем, как города.

— Пустеем, как города? — эхом повторил Тэнго.

— Женщины, которая тебя родила, нигде больше нет.

— Нигде больше нет. Пустеем, как города… Ты хочешь сказать, она умерла?

На это отец ничего не ответил. Тэнго вздохнул:

— Но кто же тогда мой отец?

— Пустота. Твоя мать спуталась с пустотой и родила тебя. А я заполнил эту пустоту.

Сказав так, отец закрыл глаза и умолк.

— Спуталась с пустотой?