проходил мимо нее, то ощутил запах… сандалового дерева.

— «Гиллерлейн-Регаль?» «Королева духов?»

Она улыбнулась, все еще стоя в дверях.

— При моем-то жалованье?

— Про ваше жалованье я не говорю. Но вы не похожи на женщину, которой приходится самой покупать себе духи.

— В данном случае вы правы. И если хотите знать, я ненавижу пользоваться духами на службе. Однако мистер Кингсли на этом настаивает.

Мы прошли через длинную прохладную комнату. Она села в кресло у конца письменного стола, я — на свое вчерашнее место. Мы смотрели друг на друга.

Сегодня она была в коричневом платье с плиссированным жабо. Вид у нее был не такой холодный, но до огня прерий было еще далеко.

Я предложил ей сигареты мистера Кингсли. Она взяла одну, прикурила от настольной зажигалки и откинулась в кресле:

— Отбросим долгие предисловия, — сказал я. — Вы знаете, кто я и чем занимаюсь. Если вы вчера этого еще не знали, то исключительно из-за пристрастия Кингсли к театральным эффектам.

Она посмотрела на свои руки, мирно лежавшие на коленях, и улыбнулась почти робко.

— Он прекрасный человек, — сказала она, — несмотря на слабость к помпезному оформлению. В сущности, он сам — единственный зритель, на кого это производит впечатление. И если бы вы только знали, что ему приходится терпеть из-за этой уличной девки, — она стряхнула пепел с сигареты. — Ну, может быть, лучше мне этого не касаться. Так о чем вы хотели говорить со мной, мистер Марлоу?

— Кингсли сказал, что вы знаете Элморов.

— Я была знакома с миссис Элмор. Вернее, несколько раз встречала ее в обществе.

— Где?

— В доме одного знакомого. А что?

— В доме Лэвери?

— Я надеюсь, вы не собираетесь быть дерзким, мистер Марлоу? Я бы очень вас просила!

— Не знаю, что вы называете дерзостью. Я говорю с вами по делу, а деловые разговоры не имеют ничего общего с международной дипломатией.

— Ну, хорошо. В доме Криста Лэвери. Да. Я часто там бывала в те времена. Он устраивал милые вечеринки.

— Следовательно, Лэвери знал Элморов или, по крайней мере, миссис Элмор?

Она еле заметно покраснела.

— Да. Даже очень хорошо.

— И целую кучу других женщин — тоже очень хорошо? Не сомневаюсь, миссис Кингсли была знакома с миссис Элмор?

— Да, и гораздо ближе, чем я. Они называли друг друга уменьшительными именами. Миссис Элмор умерла, вы, вероятно, слышали? Она покончила с собой. Года полтора тому назад.

— Это действительно было недвусмысленное самоубийство?

Она подняла брови, но выражение ее лица показалось мне деланным. Как будто она считала уместным именно так реагировать на мой вопрос.

— У вас есть особые причины задавать этот вопрос, и притом в такой форме? Я хочу сказать, разве это имеет отношение к нашему делу?

— Раньше я думал, что нет. И сейчас не уверен. Но вчера мистер Элмор вызвал полицейского из-за одного того, что я разглядывал его дом. Предварительно он по номеру машины выяснил, кто я такой. Полицейский вел себя со мной очень грубо, и тоже по единственной причине — что я был там. Он не знал, что я там делаю, а я не сказал ему, что был у Лэвери. Но доктор Элмор знал, в чем дело, так как видел меня выходящим из дома Лэвери. Вот вопрос: почему же он вызвал полицию? И зачем полицейский постарался меня припугнуть? Стал рассказывать про какого-то человека, который пытался шантажировать доктора и в результате оказался за решеткой? Он допытывался, не прислали ли меня ее люди? Кого он имел в виду: родных миссис Элмор? Не наняли ли они меня? Если вы можете ответить мне на эти вопросы, я скажу вам, имеет ли это что-нибудь общее с нашим делом.

Она задумалась, бросила на меня быстрый испытующий взгляд и тут же отвела глаза.

— Я видела миссис Элмор всего дважды, — сказала она медленно. — Но думаю, что смогу ответить на ваши вопросы. В последний раз я встретила ее в доме Лэвери, как уже говорила, и там было довольно много народу. Много пили, много разговаривали. Женщины были там без мужей, а мужчины — не со своими женами. Был там некий Браунвелл, и был он очень пьян. Сейчас, я слышала, он служит во флоте. Он пикировался с миссис Элмор по поводу практики ее мужа. Я поняла их спор так: по-видимому, доктор Элмор — один из тех врачей, которые по ночам разъезжают с наполненным морфием шприцем и таким образом помогают определенным людям, которые без такой помощи неминуемо проснулись бы утром в полицейском участке. Флоренс Элмор на это заявила, что ей безразлично, каким способом ее муж зарабатывает деньги, главное, лишь бы он приносил их побольше. Она тоже была пьяна, причем, по-моему, она и в трезвом виде была не слишком симпатичной. Одна из этих худющих крашеных баб, которые слишком громко смеются и слишком высоко задирают ноги. Блондинка, слишком светлая блондинка с яркими красками и неприлично большими детскими глазами. Ну, Браунвелл сказал, пусть она не беспокоится: такой бизнес всегда прибылен. Пятнадцать минут на пациента, включая дорогу туда и обратно, и за каждый такой визит от десяти до пятидесяти долларов! Ему, мол, лишь одно неясно, как это врачу удается добывать такое количество наркотиков. Как видно, дело здесь не обходится без контакта с гангстерским миром. Он спросил миссис Элмор, часто ли ей приходится приглашать к столу милых гангстеров. Тогда она швырнула ему рюмку в физиономию!

Я засмеялся. Но мисс Фромсет не смеялась. Она погасила сигарету в большой хрустальной пепельнице с медными краями и сухо посмотрела на меня.

— Что ж, это понятно, — заметил я. — Будь у нее кулак покрепче, она бы ему двинула как следует.

— Да. Через несколько недель Флоренс Элмор нашли мертвой в ее гараже. Дверь была закрыта, а мотор машины работал. — Она замолчала и облизнула губы. — Нашел ее Крис Лэвери. Это было уже под утро, когда он возвращался домой. Она лежала в пижаме на полу гаража, голова была накрыта одеялом, которое было наброшено на выхлопную трубу автомобиля. Доктора Элмора дома не было. В газетах об этом деле ничего не писали, кроме того, что она скоропостижно скончалась. Дело было замято.

Она подняла сплетенные руки и снова уронила их на колени.

Я спросил:

— По-вашему, здесь было что-то не так?

— Люди болтали что-то в этом смысле. Но люди всегда болтают. Немного погодя мне пришлось услышать о возникших подозрениях. Я встретила этого Браунвелла на улице, и он пригласил меня выпить по коктейлю. Он мне не нравился, но у меня как раз были свободные полчаса. Мы зашли в бар. Он спросил, помню ли я женщину, которая бросила ему рюмку в лицо. Я помнила. И тогда произошел приблизительно следующий разговор. Браунвелл сказал: «Ну, наш друг Крис Лэвери теперь может не беспокоиться, если у него кончатся любовницы, согласные его содержать!» Я ответила: «Боюсь, что не вполне понимаю, что вы хотите этим сказать». Браунвелл ответил: «Черт побери, вы просто не хотите понимать! В ту ночь, когда умерла миссис Элмор, она была в заведении Луи Конди и все до последнего цента проиграла в рулетку. Она устроила истерику, кричала, что ее обжулили, словом, устроила грандиозный скандал. Конди пришлось буквально силой утащить ее в свой кабинет. Он дозвонился доктору Элмору, тот приехал и сделал ей укол из своего маленького шприца. А потом уехал и предоставил Конди отправить ее домой. Сказал, что у него серьезный больной и он занят. Ну, Конди отвез ее и сдал на руки медсестре доктора, которую Элмор вызвал по телефону. Конди отнес ее наверх, а медсестра уложила в постель. Конди вернулся к своей рулетке. Заметьте, что ее отнесли наверх и уложили в постель, и все-таки в ту же ночь Флоренс встала, спустилась в гараж и покончила с собой при помощи окиси углерода.»

«Что вы об этом думаете?» — спросил меня Браунвелл. Я ответила ему: «Мне ничего об этом не приходилось слышать. А вы откуда все это знаете?» И он рассказал: «Я знаю одного репортера из этого