Таким образом, весной 1944 года после кратковременной службы в Лондоне я был разочарован нашей германской политикой и не верил в реальность сотрудничества с Россией в управлении Германией. Отчасти по этой, отчасти по другим причинам я также выступал против развертывания программы денацификации Германии. Я уверяю, что не питал симпатий к нацистским лидерам, но мне не хотелось вместе с русскими организовывать суд над этими лидерами. Впоследствии я понял, что несколько преувеличивал, но не совсем без оснований. Все эти тревоги, связанные с американской политикой в отношении Германии, определили мои настроения в период предстоящей двухлетней службы в Москве.
Когда после долгого отпуска я вернулся в Вашингтон весной 1944 года, Чип Болен, представитель Госдепартамента в Белом доме, решил устроить мое назначение в Москву на должность советника посла Гарримана, поскольку его прежнего советника в это время перевели на другую работу. Болен познакомил меня с Гарриманом, и было решено, что я займу эту должность. Назначение состоялось, хотя я знал, что мои взгляды на политику Советского Союза во многом не совпадают со взглядами администрации. В то время на эту должность смотрели как на чисто административную. Посольство наше делилось на две части-миссии: гражданскую, которую предстояло возглавить мне, и военную во главе с генералом Дином. Посол разделял взгляды президента, что в военное время по всем существенным вопросам следует советоваться прежде всего с военными, а потому мало внимания уделял гражданской миссии. Ему нужно было просто, чтобы кто-то руководил там всей рутинной работой в условиях военного времени. Сыграли свою роль мой предыдущий опыт работы и знание русского языка.
В начале июня 1944 года я вылетел из Вашингтона в Лиссабон, где находилась моя семья. Я сказал своим родным, чтобы они отправлялись в Москву вслед за мной, сам же отправился в Москву через Италию, Каир и Багдад. Во время этого путешествия я сделал огромное количество путевых заметок и ознакомлю читателя лишь с некоторыми из них. Прежде я не бывал в регионах южнее Лиссабона, который находится на той же широте, что и Вашингтон. Конечно, именно с этим связаны по преимуществу мои отрицательные впечатления от пребывания в таких жарких южных районах, как Каир или Багдад. Конечно, они были поверхностными и не вполне верными, но они, так или иначе, повлияли на мои размышления о международных делах, в частности о том, что следующее поколение назовет «помощью развивающимся странам».
19 июня я покинул Казерту в Италии, где гостил в резиденции нашего главнокомандующего. Уже в Бенгази, по пути в Каир, началась страшная жара. Наш самолет летел над Киренаикой и Западной пустыней. Здесь уже почти ничто не напоминало о недавних сражениях. В Эль-Аламейне еще сохранились полузасыпанные песком траншеи и места, где находились батареи, но года через два и здесь не останется следов недавней войны.
Лишь поздно вечером самолет сел в аэропорту в 30 милях от Каира. В 10 часов вечера я, ни живой ни мертвый от жары, стоял в вестибюле гостиницы «Шеферд». Здесь для меня не нашлось номера. Служители не хотели разменивать мои долларовые и фунтовые чеки, и мне нечем было даже заплатить носильщикам. Связаться с нашей миссией никто не мог или не хотел. Это был один из самых неприятных моментов в моей жизни. Лишь под утро, после многих испытаний, я смог прилечь на диван в квартире американского секретаря ИМКА, любезно пригласившего меня к себе.
Вот некоторые из моих путевых заметок, связанных с дальнейшим путешествием.
Оба эти дня слишком похожи друг на друга. Египет, точнее орошаемая земля вокруг дельты Нила, страдает от горячих ветров. Повсюду здесь чувствуется жаркое дыхание пустыни. Жара не щадит ни жителей глинобитных домиков на окраине Каира, ни иностранцев в бетонных особняках. Люди не выходят из домов, а автомобили стоят в подземных гаражах, чтобы они не стали раскаленными.
Вечером первого дня стало попрохладнее. Пожилые англичане выбрались из жилищ, чтобы поиграть в гольф. Арабы-кочевники, днем лежавшие на мостовой в тени стен, поднялись, чтобы заставить своих упрямых ослов стронуться с места и продолжить бесконечное путешествие. Колонна военных джипов проехала по дороге, обогнав караван верблюдов. В гостинице „Мена“ двери на террасу открылись настежь. И бармен начал торговать на улице спиртным. В музыкальной комнате польская беженка заиграла Шопена на пианино.
К вечеру следующего дня страшная жара закончилась песчаной бурей. Пальмовые деревья в садике гнулись и скрипели под ударами ветра. Люди сидели, закрыв ставни, включив свет, и слушали бесконечные завывания бури. К утру она постепенно улеглась. На рассвете, когда я стал собираться в аэропорт, свежий ветерок принес прохладу. Но беспощадное солнце уже всходило в безоблачном небе, и я знал, что вскоре на этой земле снова воцарится страшный зной.
Весь день мы сидели запершись в здании посольства. Температура, кажется, не опускалась ниже 90 градусов.[24] В такое пекло могут отважиться путешествовать, как сказано в песне Ноэля Коварда, „только бешеные собаки да англичане“. Ночью становится значительно прохладнее, и можно спать в относительном комфорте. Однако и в это время покидать территорию посольства небезопасно, потому что по ночам из пустыни сюда являются настоящие бешеные собаки и шакалы. Лишь рано утром мы можем ненадолго выбираться на свободу. Воду приходится пить весь день, но все равно жара выматывает нервы. Здоровье здесь можно сохранить только путем жесткой самодисциплины.
Но довольно о наших неприятностях. Что можно сказать о работе в Багдаде? Это страна, в которой людской эгоизм разрушил почти все естественные ресурсы, в которой растения могут жить только по берегам больших рек, а климат неблагоприятен для здоровья людей. Население здесь лишено гигиены, ослаблено болезнями, склонно к религиозному фанатизму. Женская половина населения содержится под своего рода домашним арестом и выключена из общественной жизни. В целом весь жизненный уклад определяется психологией пастухов-скотоводов и потому столь отличается от земледельческой и промышленной цивилизации. Сейчас здешние жители поддерживают немало контактов с Западом, и у их правящего класса появилась потребность во многом из того, что можно получить только на Западе. Эти люди не любят англичан и не доверяют им, они были бы не прочь использовать нас как противовес англичанам, которые стесняют их жизнь. Если бы мы дали нужное им, то на время получили бы их расположение. При этом мы бы в какой-то мере ослабили английское влияние и взяли бы на себя часть ответственности за действия местных политиков. Если бы они стали предпринимать что-то не отвечающее нашим интересам, а англичане не смогли бы их уже сдержать, то часть вины лежала бы на нас самих, и нам бы пришлось как-то исправлять положение.
Желаем ли мы брать на себя подобную ответственность? Я, как и все американские реалисты, знаю, что мы не желаем этого. Наше правительство технически неспособно проводить на долговременной основе определенную политику в этих слишком отдаленных регионах. Наши действия в сфере иностранных дел обычно являются конвульсивными реакциями политиков на нашу внутреннюю политическую жизнь. Те из американцев, которые помнят, как наши предки некогда осваивали нашу страну, могут задаться вопросом, нельзя ли в здешних краях изменить климат, сделать его более благоприятным для земледелия и экономического развития. Но это лишь мечты, не имеющие отношения к реальности. Не мешает вспомнить проблемы с сохранением земли в нашей собственной стране и необходимость завершения многих социальных улучшений, чтобы оставить надежды на возможности, связанные с Ближним Востоком, и обратиться к проблемам, которые надо решать у себя на родине».
28 июня я добрался до Тегерана, чтобы завершить свое путешествие в Россию. Вот запись, касающаяся этого путешествия:
Мы прибыли в русский аэропорт в 5 часов утра. Еще час мы ждали, пока нас встретит сопровождающий. Сначала на летное поле забежала лошадь в седле, но без седока. Когда служащим аэропорта удалось ее поймать, русский лейтенант, которого мы ждали, еще не появился. Наконец за ним послали машину, он прибыл в аэропорт и смущенно принес извинения за свою оплошность. Сначала мы долетели до Баку, а оттуда уже прямо в Сталинград.
В Сталинграде оказалось разрушенным все, кроме здания аэровокзала, отстроенного заново. Вокруг аэродрома повсюду видны были обломки уничтоженных самолетов и танков. Мы пообедали в столовой, где
