него, на яркие молнии вспышек, на грохот выстрелов, закричал:
— А, собаки! — И, неторопливо прицелившись, дважды бабахнул по площадке останавливающегося поезда. Потом снова бросился бежать.
— Стой! — сказала ему догнавшая его пуля и цепко схватила за бедро.
Но, пересилив боль, он продолжал бежать. Слышно было, — как жандармы, рассыпавшись цепью, перекликиваются и идут по его следам.
Неволин прошел еще минут десять, но силы сразу оставили его, и он сел на покрытый снегом торчащий пень. Так просидел он минут пять, истекая кровью. Потом голова его упала на одну из веток за его спиной; ветка вздрогнула и уронила на его горячую голову целую гроздь хрустального чистого снега.
Когда Неволин опять раскрыл глаза, голоса уже раздавались совсем близко. Но, несмотря на это, чувствовалась какая — то мертвая, холодная тишина.
— Алексей, — пробормотал Неволин, — Алеша, что же это?
Черные тени деревьев надвигались на него из чащи, властно закрывали ему глаза. И, окончательно теряя сознание, Неволин увидел, что одна из теней, оторвавшись от деревьев, прямо подошла к нему, распахнула плащ, из-под которого злобно бросились в глаза желтые офицерские эполеты, и, лязгнув взводом стального курка, сказала:
— Один есть!
Новая весна
И вскоре после смерти Неволина скрылись давыдовцы. Не стало о них слышно ни слова. Умолкли выстрелы, перестали рыскать по дорогам ингуши, потянулись обратно в Пермь провокаторы. И тихо, как тяжелобольной после острого кризиса, задышал Александровский завод. Никто не знал, куда девались «лесные братья», ибо исчезли они так же неожиданно, как и пришли.
Говорили, что скрылись они совсем с Урала. Поговаривали даже, что где-то в Казанской губернии будто бы рыщет отряд какого-то Алешки. Но и это оспаривали многие. Одни говорили, что отрядом этим верховодит вовсе не Алешка, а татарин Абдулка. Другие же утверждали, что никакого Абдулки тоже нет, и нечего языком трепаться, когда не знаешь толком.
Одно было ясно — боевики скрылись. Впрочем, однажды уже позднею зимою тайком с уха на ухо поползли слухи. Говорили, что один приезжий охотник, забравшись на лыжах в лесные дебри, заблудился. Были уже сумерки, когда собака его залаяла и бросилась прочь. Он свистел ей, кричал, но она не возвращалась. Через несколько минут он услышал, что далеко в лесу раздался страшный грохот, как после взрыва орудийного снаряда. Тогда, перепугавшись, охотник повернул по старому следу. К утру догнала его собака. Была она вся окровавленная и сдохла к вечеру у ног своего хозяина.
Но опять и этому особенно не поверили, ибо ради чего разумные люди станут в собаку бомбами кидать? Потому большинство и решило, что охотник врет или ему просто померещилось, а собаку заел волк.
Впрочем, были на заводе и такие, которые как-то загадочно переглядывались, ничего не спрашивали, точно сами что-то знали. Но и они крепко помалкивали.
И так прошла зима. Наступили снова теплые дни. Разлились реки. Чаще стали жены арестантов получать записки от томившихся за решеткой мужей, братьев: «Как?.. Что?. Не слыхать ли про наших? Где они?..»
Грустная была эта весна. Даже в солнечном покое голубого неба, как и в глазах девчонок, грустящих о замурованных в каменные мешки женихах, была какая — то осенняя хрустальная тоска. Точно все огневое, хорошее прошло навек.
Этою же раннею весною на широкой перекладине вятской тюрьмы в звездную ночь повешен был преданный провокатором мятежник Лбов. И этой же весной злилась и плакала седая Кама, не услышав более буйных пересвистов лбовской вольницы.
Так шли дни тихие, как шорох измятой колесами травы, горькие, как душистая осенняя полынь. И вот однажды…
Вечером на Чусовском тракте проезжие мужики наткнулись неожиданно на труп убитого жандарма. Чья-то меткая пуля пробила ему грудь и чья-то крепкая рука пришпилила к его гимнастерке записку: «Убийцам Лбова, сторожевым собакам самодержавия, проклятие».
Рука, писавшая записку, была знакома.
Удар, нанесенный прямо, в открытую, был знаком.
И снова тяжело задышал трубами, нахмурился, заклокотал заводскими свистками очнувшийся от спячки старый Александровский завод.
А через три дня опять вспышками предрассветных зарниц заблестели огневые выстрелы.
— Боевики вернулись!..
— Тише!
— Тише!
Хрустнула под ногами сухая ветка.
Ночь темна, шумит по верхушкам буйный уральский ветер. В полночь кукует кукушка: прокуковала раз, два, три — и замолкла.
Прорываться через кольцо надо. Кому умирать охота? Никому умирать неохота. У бесстрастного, спокойного Штейникова смерть за спиной стоит и гладит холодной рукой вихрастую голову.
Тряхнет головою Штейников, усмехается:
— Уйди, смерть, рано еще, еще есть заряды в обоймах.
— Тише!
И в четвертый раз прокуковала кукушка, но уже откуда-то издалека.
— Стоп! — сказал боевикам Алексей. — Слышите?
Охваченные кольцом горящих костров, заперты были боевики в лесной чаще. Слышно было, как издалека доносится смутный гул, ржание сытых коней, гортанная речь ингушей.
В пятый раз закуковала лесная кукушка. И не кукушка вовсе, а каторжник Штейников, ценою своей жизни решивший спасти товарищей, подал сигнал, что сейчас он откроет огонь. Будет он будоражить ночь и стрелять с колена в луну, звезды и прочие планеты, чтобы к нему бросились ингуши и потеряли след ускользающей дичи.
Сел Штейников на пень, приложил приклад маузера к плечу и, нажал курок:
— Раз… два… три…
И тотчас же диким воем, фырканьем дрожащих коней, окриками резких команд была разбужена фальшивая тишина. В то время, когда боевики, воспользовавшись поднятой суматохой, ползком пробрались через разорвавшееся — кольцо, Штейников услышал рядом с собою сразу четыре или пять голосов.
Он лег на траву и, ощетинившись двумя маузерами, стал ожидать. Мелькнул огонь горящей головешки, потом другой, потом сразу замелькало много длинных смолистых огней.
Факелы смыкались вокруг него все уже и уже. Штейников не двигался. Слившись грудью с сырою пахнущей травой, он выжидал.
— Здесь где-то, — сказал голос рядом.
— Смотри в оба!
— Смыкайся, забирай в кольцо!
Тогда Штейников сунул оба маузера за пояс, напружинил ноги и, разом вскочив, впился в горло ближайшего человека. Человек захрипел, дернулся, но вырваться не смог; инстинктивно нажал собачку револьвера и выстрелил. По том, полузадушенный, упал на землю. Факелы густым кольцом смыкались вокруг Штейникова. Тогда он сам схватил горящую головешку из рук упавшего и пошел навстречу к огням.
— Кто стрелял? — крикнул ему встревоженный голос
