Такая гулкая непогодливая ночь — раздолье для подкрадывающегося боевика. Не видно зажатого в руке маузера, не слышно шороха крадущихся шагов…
Человек, сидевший на лавке, не зажигая огня, посмотрел в окно наметанным глазом, различив силуэты знакомых фигур, и открыл им дверь.
Вошли трое — братья Давыдовы и Штейников.
— Буря! — отряхиваясь от дождевых капель, сказал Иван. — Даже собаки попрятались! А мы рыщем!
Плотно занавесили окна старым одеялом, зажгли огонь, поставили самовар.
— Ну, — спросил Алексей, усаживаясь за стол, — рассказывай все по порядку!.. Правда ли, что разбит Лбов? Где его разбили или когда… и кто его мог разбить?
— Правда, — сказал хозяин хаты. — Я был там! Все видел… и только вчера оттуда!
Он поставил самовар на стол. Налил продрогшим боевикам по стакану чая. И, пока они, обжигая губы, пили кипяток и согревались, он рассказал им вот что.
В декабре 1905 года колючей проволокой опутался Мотовилихинский завод. Тот самый завод, который стоит возле Камы, в пяти верстах от губернского города Перми.
И Мотовилиха разбросала по изломанным улицам груды бесформенных заграждений. Выбросили красное знамя восстания.
В то время, в те горячие, пахнущие кровью дни, командовал одной из баррикад рабочий лафетного цеха. Александр Лбов.
Было зарублено восстание сотнями казачьих шашек. Мертвых шашек. Сначала сталь, блеснувшая на морозном солнце, потом кровь. Многие были арестованы. Многие повешены. Многие убежали вовсе неизвестно куда, и только один Лбов, захватив с собою холодную, пропитанную ненавистью винтовку, ушел в соседний лес.
Начались в Мотовилихе обыски. Оружие, оставшееся по рукам у восставших, девать было некуда, и то один, то другой рабочий прибегал в лесную избушку Лбова и говорил ему:
— Спрячь мои патроны, спрячь мой браунинг. Спрячь мою бомбу, ибо у меня дома ее все равно найдут.
И так в маленьком лесном домике, запорошенном мертвыми снегами, было положено начало того самого арсенала, который послужил складом оружия боевой дружине Лбова.
Время шло. Наступала весна. К Лбову — первому и великому мятежнику Урала — приехали из Петербурга четыре боевика. Это были четыре отчаянных, отпетых профессионала, которым ради идеи, ради задуманной цели жизнь была ни во что.
А после нескольких сумасшедших налетов к Лбову прибыло из окрестностей много посторонних людей. Лбов перезимовал холодную буранную зиму и готовил к весне самый отчаянный, последний удар. Тот удар, при котором он надеялся или разбить все, или разбиться самому.
А весною началось самое главное. Началось сказочное усиление Лбова. Но в этой мощи, в этой силе таилась и гибель отчаянного, порвавшего со всем боевика.
Летом лбовцы начали в открытую вступать в схватки с жандармами, и успехи Лбова взбудоражили весь Урал. К Лбову потянулись разные, неустойчивые и безыдейные, но до отказа отчаянные парни. И Лбов, почувствовавший вокруг себя десятки, сотни новых боевиков, решил, что пора поднимать восстание. Лбов не стал считаться с уставшими, издерганными рабочими массами и задумал только одно: нужно перевернуть все сразу, одним взмахом, одним натиском кончить все. Но старое было крепче Лбова. Все старое цепкими клещами вцепилось в измотанное тело массы, и уставшие рабочие начали говорить: «Зачем все?..»
— Милый товарищ Лбов! Друг Лбов, мы знаем, что ты за нас! Мы верим в это, но плетью обуха не перешибешь!.. По дожди!.. Подожди!.. Мы устали, сколько нас, арестованных из-за тебя, сколько сосланных в Сибирь, в Александровский централ, в каторгу! Мы не ставим тебе в упрек, но поверь, у нас есть жены, у нас есть дети!.. Товарищ Лбов, пожалей же их!
Но Лбов, ослепленный удачами, не видел ничего. Он знал только то, что его боятся, что перед ним дрожат.
А когда Лбов увидел все, то было уже поздно. Вокруг него собрались не те люди, о которых он думал, — собрались забубённые головушки, люди с темным и неизвестным прошлым, которым все равно за что пропадать.
Лбов распустил на время боевые дружины и скрылся до весны неизвестно куда.
Долго сидели боевики, молча слушая рассказ. — Но это еще не конец, — сказал Алексей, прерывая молчание, — он вернется!
— Нет! — ответил Иван, — нет! Это уже начало конца! в это же утро лбовец ушел обратно.
Опасаясь предательства со стороны убежавшего Али-Селяма, Давыдов срочно переменил место стоянки. Через некоторое время боевики сделали отчаянный налет на общежитие полиции, забросали его бомбами. Штейников убил на станции жандарма, потом сообща они произвели несколько экспроприации по соседним селениям.
Это было время наибольшего расцвета боевой работы «лесных братьев», но уже собирались тучи над головами дружинников. Начались массовые аресты александровских рабочих. Всех, кого подозревали в связи с «лесными братьями», хватали, разгоняли по тюрьмам. Днем и ночью заседали суды, и приговорами холодными, неумолимыми ссылали людей в Сибирь на поселение, на каторгу, в одиночки тюрем. Были арестованы десятки, были измотаны сотни. За несколько дней жандармы, получив от кого-то верные сведения, разом разгромили всю опору давыдовцев на Александровском заводе…
Были схвачены многие другие активные помощники боевиков.
И однажды осенним вечером доползли до давыдовцев слухи о том, что и сам главный бунтовщик Урала, непобедимый Лбов, разбит полицией и вновь скрылся неизвестно куда. Это был тяжелый удар для «лесных братьев», ибо ясно было, что теперь, когда руки пермского губернатора развязаны, он все силы бросит на давыдовцев.
Падал холодный мокрый снег. Боевики шли вдоль полотна железной дороги. Алексей был хмур, и тяжелая новая складка пробороздила его лоб.
— Ну, что же, ребята, делать будем? Заварили кашу — расхлебывать надо! Давайте дадим и мы отдохнуть народу! Скроемся глубоко в лес, перезимуем, а к весне, когда потеряют след гончие собаки, примемся опять за свое!
Алексей тряхнул головой, горькой усмешкой дернулись Кто губы, и он сказал, посмотрев на Ивана:
— Эх, браток, золотая у тебя голова! Верно ты говорил да только… — Он не досказал.
— Вместе жили, вместе и помирать будем!
— Не загадывай, как придется!..
Поймал Алексей черную мысль, как птицу. На лету свернул ей голову, отбросил в сторону и сказал весело:
— Помирать дело не главное! Помереть всегда можно! Курица и та помирать умеет, а главное, чтобы прожить с толком!
— Алешка, — проговорил Неволил, когда боевики собрались заворачивать в лес, — вы идите, а я потом приду! Мне еще тут надо к одному человеку заглянуть! Дело есть! — И он зашагал вдоль по линии.
Снег мокрым, хлюпким мякишем посыпался с неба. В несколько минут окрасились поля матовой белизной сумрачного вечера. Далеко позади загудел паровоз. И его эхо, похожее на протяжный волчий вой, долетев до слуха задумавшегося Неволина, заставило обернуться.
Черное изгибающееся чудовище, выползая из притихшей лесной чащи, медленно двигалось все ближе и ближе. Когда поезд поровнялся с Неволиным, он остановился, пропуская вагоны мимо. Потом сильным прыжком отскочил и бросился бежать к опушке леса.
Очевидно, жандармы еще издалека заметили шагающего вдоль полотна одинокого путника и узнали его, потому что человек пять с винтовками наперевес выскочили на площадку и открыли по нему стрельбу. Неволин добежал до опушки, повернулся и, не обращая внимания на дикий визг пуль, проносившихся возле
