За три года до Войны за независимость, через девять лет после того, как Ретт покинул Низины, февральским днем Розмари, расстроенная, стояла перед зеркалом. Она казалась себе слишком высокой, с более длинным, чем диктовала мода, торсом. Ее самые обычные золотисто-каштановые волосы, разделенные прямым пробором, вились кольцами. Черты лица представлялись Розмари слишком крупными, а губы — слишком пухлыми. Единственное, что она одобряла в своем лице, — это открытые серые глаза. Розмари показала зеркалу язык и заявила:

— Нет, ты мне не друг!

На ней было изящное платье из набивного зеленого ситца, сшитое специально к Неделе скачек.

Неделя скачек была высшей точкой общественной жизни и Чарльстона. Урожай риса собрали, высушили, обмолотили, продали и отправили покупателям; негры, которым была вручена ежегодная новая одежда, наслаждались Рождеством. Семьи плантаторов перебрались в город, где по утрам занимались сплетнями по поводу немногих событий предыдущей ночи и предвкушали то, что произойдет предстоящим вечером. Щегольские экипажи — и новые, и отремонтированные, и выглядящие как новые старые — ехали по дорогам, делая большую петлю по Ист-Бэй, вверх по Митинг-стрит и снова по Ист-Бэй. Туалеты по последней парижской моде, заимствованные у лондонских портных и сшитые вольными черными швеями, демонстрировались на балах в Жокейском клубе и Обществе святой Сесилии. Экскурсанты-янки глазели на огромные городские особняки, толпы негров, великолепных скаковых лошадей и первых красавиц Юга.

Клео ворвалась в спальню Розмари, сжимая руки.

— Мисси, там вас хотят видеть!

— Я сейчас спущусь. Проводи джентльмена в гостиную.

— Он не… Мисси, он ожидает во дворе. Он… он не джентльмен.

Клео поджала губы.

Вишневые панели в комнатах для приема гостей в городском доме Лэнгстона Батлера в стиле греческого Возрождения были покрыты лаком, а мраморные камины украшены резьбой. Весь второй этаж здания опоясывала тенистая веранда.

На задней стороне дома находилась лестница для слуг: узкая, крутая, с некрашеными перилами. Вверх по ступеням слуги носили суповые миски и тарелки для официальных обедов и тяжелые тюки свежего белья; вниз спускались грязные простыни, наволочки и скатерти. С особой осторожностью слуги несли по лестнице ночные горшки членов семьи.

В течение этого сезона о Батлерах заботились только пятнадцать броутонскихслуг. Дядюшка Соломон, Клео, Геркулес, Сьюди и повариха жили в отдельных комнатах над кухней; остальные слуги спали в тесных каморках на чердаке конюшни.

В обычные дни двор представлял собой улей, обитатели которого мыли, стирали, чистили стойла, ухаживали за лошадьми, но сегодня Джиро участвовал в двухчасовом забеге, и все были на скачках.

— Ау? — позвала Розмари.

Из конюшни пахло мазью для колес, притиранием для копыт и навозом. Лошади с любопытством подняли головы над стойлами.

Пришедший с визитом к Розмари мужчина так сильно сжал свой пакет, что даже помял его.

— Тунис? Тунис Бонно?

Как и его отец Томас, Тунис добывал зверя и рыбу на продажу, но в то время он служил лоцманом в компании «Хейнз и сын». Розмари знала его в лицо, хотя никогда с ним не разговаривала.

— Тунис Бонно… Помнится, вы недавно женились?

— Да, мэм. В прошлом сентябре. Моя Руфь — старшая дочь преподобного Прескотта.

Очки в проволочной оправе и торжественное выражение лица делали Туниса точной копией учителя-пуританинa. Его одежда была опрятной, выглаженной и источала легкий запах мыла со щелоком.

— Вот, просили вам передать…

Бонно подал Розмари пакет и повернулся, с тем чтобы уйти.

— Пожалуйста, Тунис, подождите. Здесь нет визитной карточки. Кто это прислал?

Из развязавшегося пакета выглядывал внушительных размеров желтый шарф с элегантной черной бахромой по краям.

— Боже мой! Какая великолепная шаль!

— Да, мисс.

Накинув шелк на плечи, девушка почувствовала его ласковое прикосновение и — одновременно — какое-то смутное беспокойство.

— Тунис, кто прислал ее мне?

— Мисс Розмари, я не хотел бы неприятностей от господина Лэнгстона…

— Это… не Эндрю Раванель?

— Нет, не Эндрю Раванель, вовсе не он.

Розмари решительно заявила:

— Вы не уйдете отсюда, пока не расскажете все.

Томас Бонно снял очки и потер нос.

— Посчитав, что его письма не доходят до вас, он попросил меня передать это вам в руки. Мы виделись во Фрипорте. Он нисколько не изменился, — Тунис крутил в руках очки, словно какой-то незнакомый предмет, — Я был лоцманом на пароходе «Джон Б. Эллиот», перевозившем рис и хлопок, а на обратном пути паровозные колеса для железной дороги в Джорджии. Стоило его увидеть, я сразу узнал, кто это. Ретт Батлер совсем не изменился.

Розмари почувствовала, как что-то сдавило ей горло, и поспешно ухватилась за перила.

— Ретт имел дело с пиратами в Никарагуа, потом бросил это занятие.

— Он ведь… он умер!

— О нет, мисс. Мистер Ретт не умер. Он совсем-совсем живой.

— Но… Но… ни одного слова мне за девять лет!

Тунис Бонно подышал на стекла очков и вытер их носовым платком.

— Мисс Розмари, брат писал вам. Писал регулярно.