колена: головы низко опущены, в ожидании… ну, очевидно, моей команды — напрячься, встать и поднять.
— Хорошо… — тихо сказал я. — Все готовы? Тогда поднимаем…
И мы медленно и синхронно выпрямились — наполовину, колени по-прежнему согнуты, сконцентрированная тяжесть едва не валит нас с ног. А затем!..
— Погодите! — крикнула Элис. — Погодите! Стоп. Опустите. Рано!
Я тревожно глянул на Пола, лицо мое столкнулось с этим самым гробом. Все мы стояли теперь — согнутые, согбенные, замерев на месте, ноги наши и спины безмолвно молили о пощаде — я слышал лишь натужное дыхание и хрип (в основном свои собственные).
— Хорошо… — тихо сказал я. — Все готовы? Тогда опускаем…
И медленно, медленно — теперь уже отчетливо слышалось, как скрипят суставы — мы осторожно опустили на место этого монстра и теперь застыли по бокам. Мы смотрели на Элис. Тедди кашлянул (прозвучало как грохот). Мы ждали.
— Не хочет ли кто-нибудь?.. — запинаясь, спросила она. — Произнести пару слов?..
Джуди шагнула вперед — глаза ее сияли, хотя уголки их были опущены; рот распахнулся — похоже, она готова была выпалить куда больше, чем пару слов… но губы задрожали, а глаза ее, они просто сдались. Она попятилась и уставилась в пол, запястья и пальцы беспрестанно двигались — словно боролись с собственным отчаянием. Я переводил взгляд с одного лица на другое — и то, что я видел в них, вероятно, отражалось в моем. Столь многое, — наверное, думали мы все, — столь многое надо сказать… и вместе с тем нечего, на самом деле: совсем нечего. Мы оказались здесь — и это положило конец словам. В этот миг я вспомнил об открытках в кармане: я сделал их простыми, очень простыми — кремовая бумага, черная рамка и строгие слова. Я торжественно их раздал. Этих слов, прошептал я, быть может, вполне достаточно. Почти все посмотрели на них, на эти открытки. Все молчали. Пол цыкнул зубом, а Элис — мне показалось, она посмотрела на меня довольно дико. А потом сказала: боже, Джейми… Ну хорошо, тогда продолжим.
Я провел ладонью по лицу (с равнодушием отметив при этом, что хорошо бы побриться: как я завидовал Тедди с его густой бородой; и с гораздо меньшим равнодушием, что мне чертовски нужна лошадиная доза никотина: сигарет пять или шесть разом). Блеск в глазах Пола сказал мне, что он готов: мы преклонили колена перед своей задачей.
— Хорошо… — тихо сказал я. — Все готовы? Тогда поднимаем…
И на этот раз плавнее мы подняли его и взвалили на плечи — ноша гораздо легче, когда наконец выпрямишься. Мы сделали пару шагов к краю могилы (а ремни эти, ну, не знаю — наверное, их надо прикрепить к днищу, что ли; а то болтаются как попало, по-моему, это совсем не правильно). Кажется, сейчас мы уже можем благополучно начать, дюйм за дюймом, опускать его — а потом крепко схватимся, каждый за свой ремень, и — оох! Тпру! О! О! Что-то пошло не так — сзади что-то перекосило, и вся эта штука наклонилась и поехала влево — но я справился, я думаю, о боже, я надеюсь, что справился, — и Пол, да, он схватился и второй рукой, а Бочка и Тычок собрались с силами — так что мы спасли его, я думаю, о боже, я надеюсь, что спасли, — но я услышал глухой удар где-то сзади, и падение, и женские ахи, и Майк внезапно заскулил во весь голос, что очень меня встревожило, — и я обернулся, когда удостоверился, что мы надежно держим гроб, и лишь тогда увидел бедолагу Джона, распростертого на полу. Фрэнки верещала, Кимми пыталась заслонить зрелище от Дороти, а Джуди низко наклонилась над Джоном и дрожащими пальцами распутывала ему галстук. На лбу у него зияла рана (текла кровь) — и даже сейчас, готовясь переложить тяжесть на ремни (сигнализируя бровями Полу — а Бочка и Тычок, они собрались с силами), я прикидывал, что могло произойти: он оступился, быть может, споткнулся о ремень, и гроб накренился и сильно ударил его по голове. Он стонал, Джон, пока мы впятером опускали гроб, медленно- медленно, по чуть-чуть, в пустоту, что казалась бездонной. «О-о-о-о!.. — практически визжал Майк, — это я виноват. Я виноват. О боже, это я сделал… я сделал! Я! Это я должен был подставить плечо!.. Это только моя вина!..» А Джон замычал, когда Уна заорала: «Ну все, хватит, Майк! Хватит, нахуй, понял?! Заткнись, блядь, немедленно, ублюдок, ублюдок, а то я, блядь, убью тебя своими руками прямо сейчас, ты понял?!» Я обильно потел, не скрою этого — как и беспомощной благодарности, которая, полагаю, накатила на нас всех, когда гроб наконец-то грянулся о землю, ну — прямо видно было, как она всех нас затопила.
— По-моему… — произнес Джон — и он пытался встать, ноу него ничего не получалось, — по-моему… со мной теперь все нормально…
— А со мной — нет! — заорал Майк. — Со мной все совсем не нормально! Это суд божий! Суд божий! Я такой бесполе-е-езный!
Элис что-то бормотала, совершенно неподвижно стоя у края могилы, но я не мог разобрать ни единого слова.
Потом Джон снова рухнул на землю и, похоже, отключился, а Фрэнки завизжала, а Майк окончательно впал в неистовство и залепетал что-то, как буйный душевнобольной, а Уна пронзительно закричала и принялась его избивать, а Джуди заорала Тедди, чтобы он немедленно все это прекратил, просто прекратил, ради господа всеблагого в райских кущах, — а я, как сумел, ринулся туда, где стояла Элис, и сказал ей: Иисусе, Элис, — о господи Иисусе, Элис, прости меня, ради бога — за все это — а что это было, Элис? Что ты говорила? Прости, я не расслышал?.. И она сказала мне что-то, но шум и драка за нашими спинами достигли почти истерического накала, и ей пришлось почти закричать мне, что это было всего лишь нежное прощание с любимым человеком: а дальше — тишина,[97] вот и все, что она сказала! На этот раз я услышал? Да, Элис, да, — я услышал, услышал. И я перешагнул через поверженного скрюченного Майка, который вопил и закрывал лицо израненными руками — а Уна пинала его и злобно шипела, — чтобы приблизиться к средоточию тревоги, что окружала Джона, потому что теперь мы просто должны, разве нет, оказать ему медицинскую помощь, это совершенно ясно — и стало еще яснее, когда я наклонился и сам увидел, как он побелел. И пока я торопливо отдавал распоряжения Тедди — пойти, немедленно пойти и позвонить в «Скорую помощь» (быстро: нельзя терять времени), я разминал ноющую спину и осторожно растирал горящие от ремней ладони и пальцы, потому что говорю вам: этот гроб, без шуток, — он был смертельно тяжелый.
Итак. Говорю же: это было ужасно тяжело. И мы едва начали приходить в себя после всего этого (интересно, возможно ли это? И вправду прийти в себя после — господи боже — чего-то подобного? Вряд ли Майк сможет; надеюсь, однако, что Джону удастся), когда Элис согнала нас сюда, наверх, и, едва мы, шатаясь, предстали перед ней, крайне сухо сообщила, что с этого дня мы — собственники и собственницы. Толком не знаю, почему мы в итоге очутились в комнатах Кимми и Дороти, — вряд ли это было сознательное решение; просто мы ведь не могли собраться в столовой, как раньше. Ну, там ведь… сами понимаете — там столь откровенно болтаются праздничные атрибуты.
«Скорая помощь», как ни странно, приехала очень быстро. Возможно, праздники предпочтительнее, коль скоро планируешь смерть или коллапс. Я не узнал его… ну конечно, я не узнал его, — но один из фельдшеров дал понять, что был в составе бригады, которая приезжала вчера, чтобы, гм — позаботиться о Лукасе. Хлопнув задней дверцей за Джоном, который все еще пребывал в обмороке, и кое-как собравшейся с силами и твердо решившей вести себя по-взрослому Фрэнки (она настаивала — твердила, что это ее и только ее место — рядом с ним), он, этот водитель «скорой помощи», подмигнул мне и весело сказал: «Ну хорошо — стало быть, до завтра, сэр?» По-моему, шутка ничуть не смешная, и уж точно весьма дурного пошиба (надеюсь, я сумел это ему внушить).
Впрочем, когда стало ясно, что это наше бестолковое собрание, фигурально выражаясь, ходячих больных, более или менее идет своим шатким чередом (отставшие, прихрамывая, бежали к финишной ленте, но не столько рвали ее, сколько спотыкались, теряя равновесие и падая), в воздухе словно повисла головокружительная тревога. Быть может, понимание того, что после ужасных новостей и последовавшей
