погрузился в раздумья. — Хотя, Иисусе… — прошептал он. — Как бы я хотел иметь «Спитфайр»… до смерти хотел бы…

— Боже мой! — расхохотался Пол, взъерошивая Майку волосы. — Лучше ему не становится, не так ли, Уна, прелесть моя? Как ты с ним уживаешься, а?

— Дух Дюнкерка,[91] — ухмыльнулась Уна. — Шей сама и починяй.[92] Закрой глаза и подумай об Англии.

— Чего это вы вдруг грубите? — широко раскрыв глаза, вопросил Майк.

— Мы шутим, приятель, — уверил его Пол. — Ты и сам знаешь. Послушайте, мне надо свалить и разобраться с остальными канделябрами, хорошо?

— Они прекрасны, — вздохнула Уна. — Просто прелестны.

— Высший сорт, да? Мне этот хрыч сказал — совсем как в Букингемском дворце. И еще, знаете, мне надо с детишками переговорить — и к тому же, по-моему, до начала, типа, игры, осталось совсем немного. Надеюсь, вы двое выучили свои роли — а то Тедди вас убьет. Старине Бочке просто не терпится, скажу вам по секрету.

— Угу, — сказала Уна. — Жду не дождусь. Помираю с голоду.

— Я тоже, — подтвердил Майк. — Попозже поговорим, Пол.

— Договорились, — согласился Пол, пальцами изобразив готовый к бою пистолет и наставив его на каждого из них по очереди.

Да-да, думал он тем временем: эти ребятишки, по-моему, вот-вот лопнут. Трещат со старым Джоном вон там, видите? Мордашки раскраснелись, как на рекламе «Бисто»[93] (не удивлюсь, если Майк им про это раз тысячу говорил). Такое ведь часто бывает, правда? Что мелкие дружат со стариками. Это хорошо, на Рождество: все, типа, поколения и так далее весело болтают… Да — говорю вам: мне сейчас хорошо видна вся сцена, да, и я так прикидываю, что все готово для памятного Рождества, если хотите знать мое мнение. Так: надо поторопиться. Бочка несет свои первые штуки, гляньте, — и да, ему все аплодируют, как всегда, глупому старому сукину сыну. А Элис, она, небось, придет с минуты на минуту — и все мы знаем, что это означает: что будет дальше. (Черт: на меня трясучка напала. В смысле — я знаю, что я знаю свои слова, разве нет? Ничего не боюсь. Я повторял и повторял их с Джейми и Джуди черт знает сколько раз — но вот сейчас я, типа, вряд ли вспомню хоть одно словечко. Это все нервы: нервишки шалят, знаете.)

— Здорово, Джон-Джон, старина. Эти два злодея тебе надоели, а?

— Ха! — засмеялся Джон. — Совсем наоборот, Пол, мой драгоценный друг. Они возвращают мне молодость — разве не так, Мэри-Энн? Что скажешь, Бенни?

Вместо ответа оба радостно фыркнули.

Он клевый мужик, этот Джон-Джон. Хотя знаете что: тут мы сваляли дурака. Наденьте на него старый красный купальный костюм — прицепите большую белую бороду, и я вам говорю: лучше Санты нигде не сыщете. Ух ты: здесь и правда здорово. Просто оглянитесь. Валяйте. Что вы видите? Я скажу вам, что вы видите, ребята, — вы видите целую комнату ужасно счастливых людей — все трещат напропалую и торопят приход Рождества. Ну. Я сказал «все»… Конечно, есть еще Гитлеры… торчат себе в своем углу, гляньте, как, блин, обычно. Пялятся на стол, как будто на нем что-то написано. Они такие странные оба, знаете. Когда в первый раз их видишь, думаешь: о боже мой, нет — эти двое, они же нам все нахер испортят. Но через некоторое время перестаешь их замечать. Они вроде как тени на стене — ничьи, типа, — тени того, что было, как-то так. Не могу объяснить. Да, но: на этот раз я же их заметил, так? Хотя хрен с ними, вот что я скажу. Лучше-ка вернемся к нашим ребятам, а? Посмеемся чуток.

— У нас тут фальстарт приключился, да, детки? — улыбнулся Джон. — Они хотели знать, Пол, какими были шестидесятые — хотели? А?

— А он подумал!.. — перебила Мэри-Энн, одной рукой указывая на Джона, а другой зажимая нос.

— Я подумал… — хихикнул Джон. — Ну — я сказал им, гм, — шестидесятые, да? Ну, сначала приходится немного притормозить. Коленки поскрипывают…

— Но мы-то имели в виду!.. — засмеялся Бенни.

— Да-да, — согласился Джон. — Они имели в виду не мои шестидесятые, боже правый, нет, — но шестидесятые годы, понимаешь? «Битлз» и так далее. Сам я больше любил Пресли, должен признать: он ближе моему поколению. А потом я заговорил… а о чем же я потом заговорил, Мэри-Энн?..

— Ты заговорил о Санта-Клаусе, — заявила Мэри-Энн. А потом распахнула блестящие и настойчивые глаза и сфокусировала их сияние целиком на Поле. — Ух ты, это все так волнующе, правда, Пол? Жду не дождусь. Просто не могу дождаться!..

Пол ухмыльнулся ей:

— Тебе не придется ждать, принцесса. Осталось совсем недолго, милая.

— Ах да, — вспомнил Джон. — О Санте — вот о чем. Я сказал, мол, я надеюсь, они оба верят в Санту, так?

— Я ответил, что не верю… — тихо и весьма пристыженно сознался Бенни.

— Но я ему сказала, что он должен, — заявила Мэри-Энн. — Есть вещи, в которые просто необходимо верить, Бенни, и Санта- Клаус — одна из них. Он почти наверху списка. — А потом она погрузилась в задумчивость: — Вообще-то список не слишком длинный…

Пол не спросил, кто или что находится в самом верху списка; Джон тоже. Даже Бенни, видимо, принял ее слова на веру.

— Хотя забавно, знаете ли, — размышлял Джон. — Насчет шестидесятых. Если честно, я их не догнал, пока не настали семидесятые и я не стал слишком стар, чтобы хоть что-то догонять. Ну — по крайней мере, что-то модное. Знаешь, Пол — из-за этой весьма слабенькой песенки… боже, я вот сейчас думаю — может, это были даже восьмидесятые. Нет, я же говорю — из-за довольно унылой песенки я это сделал — отправился в Сан-Франциско. И, признаюсь, со стыдом, я, ну — вдел цветы. В волосы.[94] Которые редели уже тогда. Ужас.

— Да? — засмеялся Пол. — И что, ты забалдел, Джон-Джон? Словил кайф, старый ты мошенник?

— Забалдел?.. О нет. Никогда в жизни не чувствовал себя таким дураком. Все на меня просто таращились: кошмар, до чего неловко.

— Что за парень! — восхитился Пол. — Слушайте — мне надо отойти на пару слов с Джейми: проверить, точно ли я помню слова и все такое. Я так прикидываю, Элис вот-вот придет. Так что попозже, хорошо, ребята? Взорвем хлопушку.

Пока Пол приближался, Джейми приветственно махал ему салфеткой. На самом деле он, Джейми, наблюдал за ним уже некоторое время — сознавая, что испытывает собственническую (и совершенно не оправданную) гордость: он такой обходительный, наш Пол, знаете ли. Как он скользит от одного человека к другому, всегда, похоже, говоря именно то, что нужно и именно столько, сколько нужно, а затем свободно отправляется дальше, оставляя за собой тепло касания к плечу и улыбки на лицах. Я — ну, я не вполне соответствую этому стандарту — нет, еще нет. Но знаете, мне кажется, что я на правильном пути. Цель уже видна. Потому что мне кажется, что тот поэт, не помню, кто это был, — тот, который распинался, что человек, мол, не остров — знаете такого? Наверняка знаете.[95] Должно быть, метафизик какой-нибудь; видите ли, по правде сказать, я очень давно не читал стихов. Может, снова начну. Раньше мне нравилось — я всегда считал, что они намного лучше романов: правдивее, что ли. Успокаивали меня. И волновали тоже. В общем, делали все, что положено делать стихам. Где-то они лежат, все мои «Фейберы» и «Пингвины»[96] в мягких обложках. В одной из коробок. Надо бы откопать. Ладно — я что хочу сказать: он был совершенно прав, этот поэт, если вдуматься. Разве нет? Удивительно, правда? Потому что если говорить, к примеру, обо мне, то я действительно, ну — не состою из, нет, но люди, которые окружают меня, явно меня определяют. Моя жена, совершенно очевидно, — сидящая рядом со мной в очень красивом колпаке (из золотой и голографической бумаги; Кимми велела кому-то из своих сделать нам всем по такому).