разрекламированные попытки которого спастись от гири крановщика провалились, и Майк рылся в погребах, потому что узнал от надежных людей, что туда десятилетиями сваливали все старое торговое барахло. Он раздобыл несколько очень милых волшебных фонариков, рекламирующих портер «Макесон» и «Швеппс», целую нетронутую коробку увесистых толстых кружек для пива тридцатых годов и (О! Сокровище из сокровищ! Майк до сих пор с дрожью, со сладким трепетом вспоминал тот миг, когда вытащил сложенный лист бумаги из оригинального защитного конверта) — плакат 1942 года «Болтун — находка для шпиона» кисти Фугаса,[41] ни разу не использованный! Сейчас он в рамке стоит на высоком комоде, аккурат рядом с изрядно вдавленной каской сотрудника отдела противовоздушной обороны и нераспечатанным пакетом чулок для дружинниц,[42] с защитой от колючек (если верить Миллеру,[43] они немало стоили). Но с точки зрения Тедди смысл всего этого был в том, что прелестные дубовые бочки остались сиротами — ему только надо было пойти и взять их. А беда — в том, что, о господи, они оказались невероятно тяжелыми, даже пустые, да и все равно, похоже, намертво вросли в землю. Сперва он был здорово обескуражен. А потом сделал то, что, разумеется, надо было сделать в первую очередь (как и говорили ему Джуди и Майк): он пошел к Лукасу. Объяснил ситуацию — как важны они для него и какая огромная разница получится, если вино побудет в бочонке хотя бы, ох — хотя бы пару месяцев, понимаете: просто удивительно, какая огромная разница. Лукас, как обычно, молча выслушал (и что творилось в глубине его бесстрастных глаз? Тедди не имел представления; обсудил это с Майком, но тот тоже блуждал в потемках), а затем Лукас спокойно попросил адрес (как он выразился) искомой пивной. На следующее же утро к Печатне завернул фургон, и три мощных парня подняли бочки в лифте, выстроили их в ряд и надежно прикрутили к прочнейшим крестообразным опорам (которые Лукас за ночь раздобыл бог знает где): и мы тут же приступили к работе — дела пошли на лад. А позже, в тот же вечер, Тедди нашел у своей двери красиво завернутый и украшенный лентами пакет. Внутри лежал настоящий малиновый фартук виноторговца (с вышитыми на нем словами «Тедди: винодел»), серебряная чашка сомелье в форме ракушки гребешка на цепочке, а также бутылка «Шато латур» 1961 года. На этикетке Лукас, не мудрствуя лукаво, написал: «Выпей меня: я — твой образец для подражания». Тедди ощутил — о боже, как вам это объяснить? Как хотя бы попытаться выплеснуть свои чувства, если даже тогда он задыхался от любви? И Джуди обнимала его, и осторожно покачивала, а он плакал и смеялся навзрыд, а потом даже выл от полноты счастья. Они не открыли «Латур»: берегут для весьма особого случая. Этикетку он вставил в рамку, она теперь висит прямо над бочками, рядом с прикнопленным расправленным фартуком: «Тедди», значится на нем. «Винодел». (Спасибо, господи, что Лукас счел неподходящим «Лиллихлама».)

— Надо было проверить, сколько у них там осталось бургундского, — говорил в этот миг Тедди через плечо Джуди, которая где-то поблизости занята чем-то, гм — на сей раз чем? Ах да — взвешивает свои пышные, розовые, крапчатые голые сиськи, одну приподняла в левой руке, другую — опасливее — в правой, подержала какую-то секунду, затем сменила темп и начать попеременно болтать ими вверх-вниз, этакой вульгарной синкопой.

— Наверное, — припомнила она, — пары ящиков пока хватит. Шардоннэ там просто куча — я видела в холодильнике, а бордо мы, похоже, уговорили. По-моему, люди поняли, что это единственный способ пережить бесконечные запеканки. Как по-твоему, это и правда была рыба в этой кошмарной липкой штуке, которую мы ели в воскресенье? Я назвала ее куриной только из вежливости… На вкус больше походило на крысу, попавшую под извержение вулкана. По-моему, я заработала опухоль.

— Значит, два ящика, — согласился Тедди. — Ох, Джуди, — да ты всегда думаешь, будто у тебя опухоль. Я не припомню минуты, когда ты не была совершенно уверена, что как минимум половина твоего тела переполнена опухолями. Как бы то ни было, опухоли — это часть нас. Любишь меня, люби и мои опухоли. Чем ты старше, тем больше опухаешь — это расплата за взросление. Помнишь ту опухоль у меня на шее? Оказалось, совершенный пустяк, правда?

— Та опухоль у тебя на шее, — сказала Джуди, — оказалась твоей головой. Просто мы ее не замечали раньше. Волосы и борода прикрывали. Нет, серьезно, Тедди — послушай: на этот раз у меня действительно опухоль. Я чувствую. Она круглая и твердая, а опухоли ведь такие, да? Круглые и твердые.

— Предполагалось, что ты заткнешь бутылки… — только и добавил на сей раз Тедди (пожалуй, я могу различить, что грядет, и, наверное, следует поторопиться). — И убери одежду и газеты, Джуди, душечка, — как бы я хотел, чтобы ты научилась опрятности.

Джуди рухнула обратно на стул. Ее озабоченность собственными сиськами (как и сами сиськи), похоже, совершенно сдулась, и теперь Джуди довольствовалась случайными косыми взглядами туда, вниз, и нерегулярными пощипываниями соска.

— Потом уберу. Зануда. Это просто, ну — барахло, Тедди — оно же тебя не убьет, правда? И сам разберись с пробками — вот умница. Ты же знаешь, от меня никакого толку после «Самаритян». Господи, как же они выматывают. Слушай — как тебе наши кухонные кокни? По-моему, они все наверняка жулики. Подонки общества. А с виду такие милые — особенно этот Пол. Нахальный паренек. Надеюсь, они не окажутся по-настоящему гадкими, ну, убийцами там, и так далее. А то знаешь, в этих местах как раз Джек Потрошитель промышлял. Майк говорил. Может, они — его давно потерянные сыновья. Должна сказать, по-моему, это просто ужасно, что тебя ни на гран не интересует моя опухоль, вот что, Тедди. Тебе должно быть интересно — это ведь и твои сиськи тоже, если б ты их хотел… А этот Джейми, который раньше приехал, — ой, он мне ужасно понравился. И знаешь, я уверена — я правда думаю, что смогу помочь ему бросить курить. Я правда думаю, что смогу. Надо просто снова заставить его поверить. В конце концов, терапия есть терапия. Потому что я совершенно уверена, что корень бед — в его жене, понимаешь? Ты видел, как мало у него вещей? Ужас. Так и вижу — должно быть, дошло до точки, когда он просто сказал: да господи боже, как-бишь-там-зовут- его-жену — забирай все! Забирай все, что хочешь, потому что я хочу одного — поскорее отсюда убраться!

— Мыло, — обронил Тедди. — Ты смотришь слишком много мыла.

— Одна из немногих моих радостей. Куда ты собрался?

— Куда, по-твоему, я мог собраться? Собираюсь отнести вино вниз. Когда сам вставлю пробки. Ладно, пойдем, Джуди — и не пихайся ты так. Просто подвинься, если можешь. Подбери весь этот мусор с пола, если хочешь сделать что-нибудь полезное.

Джуди стояла прямо перед ним, глаза ее вызывающе горели.

— Пощупай. Мою. Опухоль, — сказала она.

Тедди подергал себя за бороду и отвел взгляд.

— У тебя нет опухоли.

— Все равно пощупай.

— Джуди… вино, да? Надо. Не могу, гм…

И он чуть не сказал «подвести людей», что было бы, рассудил он, нехорошо. Вместо этого он погладил ее по щеке, поцеловал и нежно прошептал:

— Ты знаешь, что я люблю тебя. Знаешь, что всегда буду. Знаешь, Джуди?

Джуди залилась румянцем, улыбнулась и подушечкой пальца щелкнула Тедди по кончику носа.

— Дурачок, — мягко сказала она, глядя вниз. — Конечно. Конечно…

Она подобрала — что это? Ах да — шерстяной кардиган с фуксиями и васильками, что-то вроде домашнего халата (но покороче) — и повязала вокруг себя.

— Вперед, Тедди, — скомандовала она. — Вставим пробки.

Когда все бутылки были закупорены и уместились в ящиках, Тедди снова заговорил:

— Почему… ты это делаешь, Джуди? Работаешь у «Самаритян»?..

— Пожалуйста, Тедди, — не начинай. Я тебе уже говорила, почему. Ну? Говорила?

— Да, но… некоторые из этих — мужчин, с которыми ты беседуешь. Они хотят говорить именно с тобой. Я проверял. Прости, но я проверял. В смысле — почему они это делают,