— Ты такой добрый, Лукас, ага. Ну то есть — мы все, да — мы все по правде, вроде того, благодарны. Сам знаешь. То есть это — будем, когда все, типа, немного устаканится, ага?

Лукас широко улыбнулся из-за своего стола, и глаза его под тяжелыми веками на мгновенье блеснули.

— Ты слышала, Элис? Что изрек юный Тем? Сама вежливость.

Элис слышала; в этот миг ее носик и часть лица пребывали глубоко погруженными в потрясающе густую пышность темно-оранжевых лилий, плотно — и, похоже, беспорядочно — набитых в пятнистое — и, возможно, с художественным умыслом покрытое выбоинами — оцинкованное ведро, обладающее, как недавно отметил Лукас, цветом и видимой прочностью истребителя времен Холодной войны. Элис подняла голову и отбросила с глаз рваные пряди, которые не хотели возвращаться на место по собственной воле, — и пока два пальца тщились отмести последние четыре, ну максимум шесть, докучливых и упорных волоска от угла рта, она подавила смешок и довольно ровно сказала:

— Что ж, Пол очень вежливый мальчик. Правда, Пол? И настоящий гений в том, что касается — ну, знаешь, с цветами.

Пол Тем опустил глаза и принялся старательно вертеть носком черно-белой баскетбольной кроссовки дыру в одной особенно старой, подлинной и темно-блестящей ореховой половице — он смотрел вниз и следил за безудержным текучим порывом этой гигантской доски, что стремилась прочь, к самым пределам просторного, залитого солнцем Лукасова чердака, и упиралась в периметр, колюче заострившись, будто кончик кинжала. Тем оторвал взгляд от пола лишь когда жар схлынул с щек, но пульсирующие алые пятна на висках оставались заметными для всех. Бочка и Тычок — они хорошо его знали (и знают до сих пор) — независимо и одновременно нацепили самодовольные усмешки шутливой снисходительности, и, похоже, старались послать их Лукасу и Элис, где усмешки сии полагалось встретить (это почему-то казалось несомненным) с немедленной симпатией и подспудной нежностью.

— Да цветы — это ерунда вообще-то, — наконец выдавил Пол, пожатием плеча отметая похвалу, — один глаз смотрит прямо и оживленно, другой (весьма удивительно, мимолетно подумала Элис) рыскает туда-сюда — возможно, дабы полностью убедиться, что сей незнакомый горизонт чист, как и сообщалось в донесениях. — Когда воткнешь их, значит, в стакан, типа, в банку какую, ну — вазу, вроде того — тогда увидишь все толком, да, точно, но я их так сделал, в таком роде, что — короче, поставь их во что-нибудь обычное, что ли, такое, лады? Так ближе к настоящим, как их, цветочным формам. Да. К тому же я обычно обдираю все листья. С тюльпанами та же ерунда. С розами и всяким таким.

— Лучше примолкни… — посоветовал Бочка эдаким фальшиво- конспираторским шепотом, таким же примерно жарким, как тайное знание в его в глазах.

Элис и Тычок хохотнули — почти в унисон, чего не могли не заметить оба. И тут же, словно по команде, замолчали.

— Извините… — взвыл Пол, краснота вновь поползла по его горлу вверх, заливая челюсти. — Я это, не хотел, ну…

— Отнюдь нет, Тем, — мягко произнес Лукас. — Твоя бесподобная цветочная композиция уже стала совершенно ослепительным элементом — или, я бы даже сказал, компонентом — всего этажа. Посоветуешь нам еще что-нибудь?

Пол помотал головой, уже говоря:

— Да вы просто, знаете, — поставьте их в такое место, где вам самому понравится. Ну, по смыслу. Не прячьте в бесполезную какую-нибудь комнату, понимаете? Хотя здесь такого, конечно, и нету…

— Разумеется, — согласился Лукас, возлагая ладони на поверхность стола, после чего начал медленно, по одному, прижимать к ней пальцы — осторожно, почти исследуя, будто увидел план совсем недавно и, хотя ему интересно, как пойдут дела, не станет, тем не менее, спешить (пойдет на ощупь). — Элис, принеси всем выпить, пожалуй. Выпьем, друзья? Я предлагаю тост за будущий успех наших новых жителей.

— Еще вот чего запомните, — внезапно зачастил воодушевленный Пол, — нельзя, чтоб стебли доставали до дна вазы. Или чего там у вас.

— Ведра… — улыбнулся Бочка, которого, знаете ли, никак нельзя назвать толстым; нет-нет, никак нельзя.

— Ага, — ухмыльнулся в ответ Пол. — Или ведра. Ага.

Элис разносила высокие конусообразные бокалы шампанского. Я так прикидываю, подумал Тычок (который пока не говорил, но это же не мешало ему думать, правда?), они все заранее пооткрывали. Потому как я не слыхал, чтоб эта телка Элис хлопала пробками или чё. Когда мне приходится открывать шампанское — а вы уж не сомневайтесь, я это дело всегда стараюсь на кого другого свалить, — всегда, блин, получается, в натуре, поганый взрыв. Вообще-то я в курсах, в чем загвоздка, мне сотни раз объясняли; только дело доходит до самого последнего поворота, как меня хоть… как я вроде как потею, и готово, вот же ж блин, настоящий потоп, молодец, поздравляю. Да, так оно часто бывает.

— А это тебе, Лукас, мой дорогой… — нежно пропела Элис и сунула ему под руку небольшой цилиндрический стакан с какой-то довольно желтой маслянистой круговертью: точняк не шампанское, подумал Тычок (это уж к гадалке не ходи).

Лукас пригубил.

— Ваше здоровье, господа, — произнес он. — За тебя, Тем. И равно за вас, ребята, — Тычок и Бочка. Скажите же — вы оба что, не обладаете столь банальными признаками, как фамилии? Или фамилии ваши — мрачный секрет, кой вы не раскроете нам? Я, разумеется, не хочу показаться грубым, о нет. Просто случилось так, что вопрос сей возбуждает во мне любопытство.

Вслед за этим последовала добрая порция весьма добродушного сопения и шарканья ног — отчасти гнусавый и задушенный ответ на тост Лукаса (бокалы довольно неуклюже сдвинули неизвестно зачем), отчасти истасканное, пускай и тяжкое псевдозамешательство из-за фамилий. Тычок подумал: что ж, небось, мы ему кой-чего должны, Лукасу этому, кем бы он ни был, — он ведь столько нам наобещал.

— Нет-нет, есть. Конечно, есть, — бросился наконец Бочка уверять Лукаса и Элис (поскольку Тычок и Пол — ну, они и так знали).

— Ага, — вставил Пол. — Дракула и Франкенштейн!

Было продемонстрировано пристойно онемевшее веселье: Лукас капельку расширил глаза, показывая, что все слышал, Элис шутливо отмахнулась от подобного бреда ладошкой, а Тычок и Бочка утвердительно захмыкали («Чистая правда», — почти прокудахтал Тычок).

— Дело в том, — продолжал Бочка, — что мы вроде как подзабыли, когда в последний раз, ну, их использовали, если честно. Мы всегда просто Тычок и Бочка — правда, Тычок? Не в анкетах и всяком таком, конечно, — но их-то мы стараемся избегать, а? Когда можем.