полагать, что в декабре 821 г. началась правильная осада Константинополя.

Михаил II имел в своем распоряжении обыкновенный гарнизон столицы и гвардейские полки. Кроме того, верные ему стратиги фем Армениак и Опсикий, Ольбиан и Катакила успели доставить в Константинополь значительные подкрепления из Малой Азии и несколько поднять дух столичного населения Скоро обнаружилось, что надежды самозванца на сдачу города были обманчивы. Осаждавшее войско расположилось в местности Космидий, где был загородный монастырь Косьмы и Дамиана за стенами города, построенный в V в. патрикием Павлином. Весь Босфор находился в руках неприятельских отрядов, которые проникали до берегов Черного моря. Осадный инструмент и стенобитные машины были у Фомы в достаточном количестве, и он надеялся взять город со стороны храма Влахернской Богоматери.

?С своей стороны царь Михаил сосредоточил защиту на этой части стен, утвердив свое знамя на крыше Влахернской церкви. В городе сознавали страшную опасность, как во время аваро-славянского или арабского нашествий, и обратились к усердной молитве о заступничестве «непобедимого воеводы», который не раз помогал городу в трудные минуты. Весьма любопытно читать, что иконоборческий по своим настроениям император «приказал своему сыну Феофилу взять победоносное древо Креста и честную одежду Богоматери и обойти стены города со священным клиром и гражданами и молиться о божественной помощи» 14. Крепкие стены города и наступивший холод поставили Фому в весьма затруднительное положение, осадные работы не достигали цели, флот же не мог действовать по причине противного ветра. С наступлением весны 822 г. Фома вновь приступил к осаде города. Но тогда уже среди собранных им людей не было более твердой надежды на успех, часть войска начала колебаться. И когда Михаил решился сделать вылазку, то одержал перевес над самозванцем; в то же время и флот неприятельский частию перешел на сторону императора, частию сделался негодным для войны вследствие действия греческого огня. Дальнейшие дела под Константинополем шли скорей в пользу императора, чем повстанца. Большим выигрышем для Михаила было то, что теперь с ним опытные вожди, прибывшие из Малой Азии, Ольбиан и Катакила, которые не уступали Фоме в военном искусстве. Во всю зиму 821/22 г. столица была под страхом со стороны осаждавшего ее неприятельского войска, как об этом сказано в письме царя к Людовику.

Восстание Фомы не получило гибельного для Михаила результата лишь вследствие того, что в это дело вмешался болгарский вождь Мортагон. Об этом вмешательстве совсем умалчивает царь Михаил в своем письме, византийская же летопись сообщает противоречивые показания. Георгий Амартол говорит, что Михаил просил у болгар помощи против Фомы, и когда последний узнал об этом, то поспешил им навстречу, нанес им поражение и с значительно ослабленными силами должен был потом защищаться против царских войск, которые действовали в соглашении с болгарами. Генесий, свидетельство которого в других отношениях отличается фактическою достоверностью, в настоящем случае передает несколько подозрительную версию, будто Мортагон, услыхав о событиях в Византийской империи, сам предложил царю Михаилу симмахию, но что этот отказался от союза, и тогда Мортагон вторгся в имперские области и нанес поражение Фоме. Версия невероятная уже потому, что при том положении дела, какое рисует Генесий, Фома и Мортагон были бы союзники, а не враги: при общности интересов они должны были бы совместно действовать против столицы и, без сомнения, взяли бы ее, если бы и на этот раз Византия не нашла средств разъединить интересы врагов.

Как Генесей, так и Михаил находили оскорбительным для национального самолюбия объяснять победу над Фомой союзом с болгарами, а между тем Византия действительно состояла в союзе с Болгарией— отсюда умолчания и неверности относительно этого эпизода как у Генесия, так и у продолжателя Феофана, во многом сходного с ним. Ясно, что силы Фомы благовременно были отвлечены от столицы, и что Михаил воспользовался этим моментом, дабы собрать войско и дви-

?нуться на него из столицы. Ослабленный делами с болгарами, Фома заперся в одной крепости, а царь стал осаждать его, употребляя выражение продолжателя Феофана, не машинами и другими орудиями, дабы не выдать тем, которые населяют Скифию, тайны византийского военного искусства, но голодом и лишением жизненных средств.

Неудачи должны были ослабить средства самозванца. После первых неблагоприятных для него военных дел он потерял доверие окружающих и должен был заботиться не о расширении своих операций, а, напротив, о постепенном отступлении. С остатками сил он заперся на берегу Мраморного моря в местности Диавас, откуда посылал разъезды в окрестности с целью грабежа. Но когда византийские вожди Ольбиан и Катакила выступили против него с достаточной силой, то окружающие Фому сподвижники его, утомленные продолжительным и безнадежным сопротивлением царским войскам, решились покинуть Фому и предаться на сторону Михаила. Последний акт драмы разыгрался в Аркадиополе, ныне Люле-Бургас, куда укрылся Фома с несколькими из преданных ему людей; здесь он в течение 5 месяцев еще держался против царского войска. Но голод и лишения вооружили против него население города и его гарнизон, так что в середине октября 823 г. Фома был схвачен и выдан царю Михаилу. Торжествующий победитель хотел было узнать от Фомы, не назовет ли он кого из преданных ему людей между приближенными к царю. Он мог бы, говорит наш историк, назвать многих, если бы «некто Иоанн Эксавулий не заметил, что было бы нелепо давать веру изветам врагов против друзей. И этим словом он спас многих несчастных граждан и друзей Фомы от казни»16. Это признание очень важно в том отношении, что обнаруживает множество тайных приверженцев Фомы в столице и среди приближенных царя.

Нет сомнения, мы недостаточно оценили бы причины популярности Фомы, если ограничились бы теми фактами, которые отмечены летописью. В летописи до некоторой степени выяснены мотивы успеха Фомы, лежавшие в его славянском происхождении, и это уже весьма важное обстоятельство, которым нельзя пренебрегать в истории Византии. Но еще любопытнее, что успех движения Фомы лежит в том, что он является орудием православной партии, задумавшей реагировать против иконоборческого правительства. Религиозный мотив, слегка намеченный в письме к Людовику, служил объяснением, почему Михаил решился изложить возмущение Фомы в письме к папе, которое трактует о церковной политике вообще.

В литературной традиции о возмущении. Фомы обращает на себя внимание отношение летописцев к этому самозванцу. Все сохранившиеся сведения исходят от писателей православной партии, и всеми писателями руководит одно и то же чувство по отношению к самозванцу. На это обратил внимание Гирш в своих «Византийских этюдах». «Замечательна,— говорит он,— страстность, с которой составитель летописи высказывается против Фомы; принимая во внимание, что царь Михаил был враг иконопочитания и к тому же узурпатор, нельзя понять, почему православный писатель так беспощадно бичует противника его»17. Едва ли, впрочем, уместны здесь какие бы то ни было недоразумения. Наши сведения о возмущении Фомы дошли

?до нас в редакции X в. Представителям торжествующего православия неудобно было особенно останавливаться на том обстоятельстве, что самозванец Фома пытался поднять знамя православия против иконоборцев, как не находили они удобным в X в. ссылаться на попытки православных найти помощь в Риме у папы.

Очень определенные указания на религиозный мотив в движении Фомы находим в жизнеописании Феодора Студита18. Жизнеописатель сообщает, что Феодор Студит около того времени жил в монастыре Кресцентия на Востоке. Когда же тирания Фомы захватила Азию, вышло царское повеление, приказывающее ему и патриарху Никифору возвратиться в Константинополь. «Не ради сожаления к ним сделано это распоряжение, а из боязни, чтобы православные не присоединились к партии Фомы, ибо ходила молва, что он принимает святые иконы и поклоняется им».

Приведенное место не оставляет более сомнения, что успех возмущения Фомы столько же зависел от