Мне бы хотелось продолжить прежний разговор, но я знаю: вся моя энергия должна быть сейчас направлена на то, чтобы поднять настроение, уготованное этому вечеру.

Том молча ведет машину, в тихом бешенстве вцепившись в рулевое колесо; его молчание является для меня самым большим из всех наказанием. Я рада тому, что вечер сегодня безлунный, и тому, что мы едем по плохо освещенным дорогам через отдаленные закоулки северного Лондона. Но больше всего я рада тому, что Том не на пассажирском сиденье. Наша машина все еще в состоянии «неубранной постели», и я знаю, что сиденье и я составляем единое целое, ибо шоколадные крошки под моей задницей медленно тают и прилипают к моему пальто, а если я пошевелюсь, подо мной начнут хрустеть старые пакеты от картофельных чипсов и обертки от школьных завтраков. Когда Том поворачивает направо на Мэрилебон- роуд, я вытаскиваю парочку яблочных огрызков из-под рычага ручного тормоза и прячу их в сумочке.

Поток машин почти останавливается. Мы движемся так медленно, что никто даже не утруждает себя подачей звуковых сигналов. Так медленно, что некоторые водители заглушили двигатели и теперь стоят по всему трехполосному шоссе, обсуждая, что могло случиться. Вперед пути нет, назад тоже. И ни один из нас не хочет первым нарушить молчание.

Я вспоминаю поездку домой предыдущим летом после празднования сорокалетия моего брата. Я вела машину по этой же дороге, а Том заснул на пассажирском сиденье через несколько минут после того, как мы покинули дом Марка в западном Лондоне. Тогда мы попали в необъяснимую ночную пробку, как только свернули с Западного шоссе, и я осталась наедине со своими мыслями, перебирая в уме разговоры, возникшие кое с кем из гостей.

Как-то вечером Эмма сказала, что хочет мне кое-что сообщить, и, взяв меня за руку, отвела в укромный уголок в коридоре у входной двери. Я была недовольна этим, время она выбрала неудачно, я как раз беседовала со своим братом о том, почему смерть моего свекра пару лет назад пробудила у матери Тома навязчивую идею произвести дома генеральную уборку, вплоть до выкидывания вещей.

— Вероятно, это способ освобождения от тягостных мыслей, — сказал Марк. — Каждый раз, когда она расстается с какой-то вещью, она вспоминает все, что с ней было связано, и идет дальше. Или же она готовится к собственной смерти.

— Ну, тут еще надо подумать, — возразила я.

В это время и подошла Эмма. Было какое-то незаконченное дело между ней и моим братом несколько лет назад, но я не хотела знать подробности, и был краткий, но неловкий обмен репликами, прежде чем она увела меня.

— Я встретила одного человека, — сказала она приглушенным голосом, почти шепотом. — Но ты не должна никому говорить об этом, потому что он женат.

Когда мы с Томом стали жить вместе (спустя приблизительно год после нашего знакомства), одним из его первых наблюдений в отношении меня и моей жизни было то доверие, которое мне оказывали. Некоторых мужчин это, возможно, раздражает, поскольку обычно влечет за собой нескончаемые телефонные разговоры и бутылки вина по всему кухонному столу до поздней ночи. Однако Том сказал, что мои разговоры ему гораздо интереснее, чем те, которые он иногда ведет с друзьями, и осведомился, каким образом внешние стороны человеческой жизни дают представление о том, что за ними скрывается. Он происходил из семьи, в которой эмоциональная честность не имела никакой ценности и воспринималась скорее с подозрением, мой мир был для него новым.

Эмма рассказала, как она познакомилась с этим мужчиной, — на обеде, там присутствовали представители ее агентства новостей и тщательно подобранная группа главных должностных лиц банков. Она рассказывала медленно и подробно, словно каждая деталь имела чрезвычайное значение. Это было совсем не похоже на то, как она всегда говорила об отношениях с мужчинами, стараясь приуменьшить их значимость, шутливо избегая серьезных вопросов и с недоверием относясь к любым попыткам эмоционального контакта.

— Обычно меня такие типы не интересуют. В действительности с ними почти не о чем разговаривать, кроме бизнеса. Они так много работают, что в их жизни больше ни для чего не остается места, даже для семьи. Он сидел рядом со мной, и во время обеда мы почти не разговаривали. Как будто оба понимали, что это неудачная затея. По крайней мере, так он сказал мне позже. Между нами точно возник какой-то контакт, я говорю не о желании, поскольку в тот момент я действительно не успела еще его хорошо разглядеть. Скорее, это было чувство взаимного влечения.

Когда подали кофе, зазвонил мой мобильник, и я наклонилась, чтобы вынуть его из сумочки. В тот же самый миг он левой рукой сбросил со стола ложку на пол, и когда пытался поднять ее, его пальцы коснулись моих. И это было не просто прикосновение, это больше походило на ощущение чего-то пронесшегося мимо, и я почувствовала, как внутри меня все перевернулось, и ос тоже это почувствовал. Мы оба поняли это, как только взглянули друг на друга. Как разряд электрического тока.

— Звучит увлекательно. Он раньше тоже так делал?

Она посмотрела на меня с неодобрением, люди всегда считают свою ситуацию исключительной, поэтому я смело продолжила:

— У Тома есть теория, что любовные истории случаются не потому, что люди находят друг друга привлекательными, а потому, что позволяют себе попадать в ситуацию, где они могут показать себя в лучшем свете. А после того как ты сделаешь это один раз, так может стать привычкой, от которой трудно избавиться.

— Ладно, он, само собой разумеется, создал такую ситуацию, поскольку в понедельник утром позвонил мне и предложил сходить с ним пообедать. Он даже не делал вид, что мы будем говорить о чем-то вроде работы. Первое блюдо мы не доели, так сильно было напряжение; мы отправились в отель в Блумсбери. В лифте мы стояли на отдалении. Кажется, даже не разговаривали. Он запер дверь спальни, и после этого впервые со времени нашего знакомства на званом ужине мы прикоснулись друг к другу.

— Как ты узнала про отель? — спросила я.

— Люси, ты всегда таким оригинальным образом задаешь вопросы, — сказала Эмма. — Но чтобы удовлетворить твое любопытство, скажу, что я бывала там прежде. Он — нет, и, судя по его опасению, не узнает ли обо всем этом жена, я действительно думаю, что это было впервые, когда он ей изменил. Всегда можно отличить мужчин, у которых это вошло в привычку. Так или иначе, это было удивительно, всепоглощающе. С тех пор мы встречались каждый день. И разговаривали намного больше.

Пока мы стоим в пробке, я размышляю над перспективой провести вечер в пабе с Прирученным Неотразимцем, неясно вырисовывающейся в понедельник вечером, и понимаю, что, в общем, не хочу туда идти. Мои недавние мысли о нем превратились в своего рода фантазии, которые я не хотела бы раскрывать подругам. В них фигурировали даже драки в узких переулках Сохо, где секс на улице явление более обыденное, чем на окраинах. Я решила, что дело тут в маленькой озорной девочке, живущей внутри меня. Она злится из-за того, что не может получить желаемое, зато потом, когда мне приносят все готовым на тарелочке, я это немедленно отвергаю. Мне впервые становится абсолютно ясно: наличие фантазии не обязательно означает, что ты хочешь воплощения ее в реальность. Я понимаю, что, вероятно, опровергаю сама себя в этом пункте, ибо нет ни малейшей причины, почему я не могла бы пойти пропустить стаканчик с одним из школьных родителей, без того чтобы это не стало чем-то большим, чем просто светская встреча. Пара бокалов спиртного и, возможно, шутливая беседа о его книге и о том, как именно он собирается помогать мне в моей предстоящей роли в качестве председателя родительского комитета класса.

Отчасти я злюсь из-за того, что сама сделала первый шаг, отправив загадочное «А дальше что?». Странно, как расположение рядом трех таких безобидных слов в сумме может дать нечто, похожее на гнусное предложение! Дело обстоит так: он, вероятно, ждет, что я возьму ситуацию в свои руки, раз именно я ее создала.

И нет никакой возможности изменить что-то. Но не отказываться же от приглашения из-за невнятности контекста? Я была уверена, что его приглашение было не более чем дружеским жестом. Но это-то мне и мешает! С неожиданной ясностью я вдруг понимаю, что вовсе не хочу никаких дружеских отношений с ним; ведь тогда прощай, мои фантазии!

Кроме как со старыми друзьями, уже много лет я не имела никаких дел с относительно незнакомым мужчиной. За все время, с тех пор как перестала работать, в одиночестве я провела не больше четырех часов, не считая, конечно, сна. И мне вообще нельзя было разрешать выходить куда-либо одной. Когда Фред начал ходить в детский сад, а двое старших большую часть дня стали проводить в школе, выяснилось,