Царь Давид засмеялся и сказал:

— Молодец, девочка. Не обращай внимания, мы всю жизнь так. Васька в меня пошёл, совсем психованный. Отец-то у него ничего, смирный. А мать ты сама видела. Сандро и Машке с нами тяжело, они всё ждут, когда мы друг друга поубиваем. А нам орать только в кайф, понимаешь?

— Дядь Давид, говори по-русски! — злорадно сказал Васька.

И царь Давид тут же закричал что-то на не известном Ане языке. Скорее всего — на грузинском.

Аня вздохнула и пошла в кухню заправлять салаты и разогревать слойки с козьим сыром. Кухня находилась далеко от прихожей, за двумя коридорами, тремя стенами и одной дверью, но Аня прекрасно слышала, как дядя с племянником то орали друг на друга на разных языках, то громко хохотали на два голоса, то хлопали дверцами шкафов, то роняли на пол что-то металлическое… Сумасшедший дом. И это будет очень хорошо, если царь Давид не станет подписывать договор. Вряд ли она долго вытерпит такую обстановку. Или уж не терпеть? Сразу сказать, что она работать не будет — и пусть ищут другую домработницу. Или даже спровоцировать царя Давида на недовольство ею, тогда он её просто выгонит, не заставляя отрабатывать две недели…

Вот чем кончаются всякие заоблачные мечты и необоснованные надежды. Она ведь с самого начала говорила себе: нельзя мечтать о слишком многом!

— Вах, какой хороший стол! — сказал за её спиной царь Давид. — А вино где? Почему я вина не вижу?

Аня оглянулась от плиты — в дверях кухни стояли дядя с племянником, по-родственному обнявшись, как будто пятнадцать минут назад не собирались поубивать друг друга. Оба были с мокрыми после душа волосами, в спортивных штанах и белых футболках. И босиком — вот почему она не услышала шагов. На левой ноге царя Давида из-под штанины была видна марлевая повязка. Наверное, это они не так обнимаются по-родственному, как племянник помогает дяде держаться на ногах. Зачем царь Давид вообще из своей коляски вылез? Поломался — выздоравливай, не нарушай режим. А он ещё и о вине говорит…

— Вино я не покупала, — строго сказала Аня. — От Маргариты Владимировны такого распоряжения не было. К тому же, при переломах вино противопоказано.

— Вино она не покупала! — Царь Давид удивился даже больше, чем Евгений Михайлович, когда она закукарекала. — Да кто б тебе доверил вино выбирать? У меня полный бар такого вина!.. Где бы ты нашла такое? То-то. Иди из бара принеси. Что-нибудь красное и старое.

— Из какого бара? — не поняла Аня. — Я не знаю, где здесь бар.

— В кабинете, — с подчеркнутым терпением объяснил царь Давид. — Знаешь, где кабинет? А где бар — не знаешь?

— Не знаю, — упрямо отрезала Аня. — Всё равно вам вино нельзя. К тому же — белый день. Что это за привычка — пить посреди дня?

Царь Давид шевелил бровями, задумчиво смотрел на неё прищуренными глазами и молчал. Вот прямо сейчас он и скажет, что она уволена.

— Дядь Давид, ну его, правда, это вино, — неожиданно сказал Васька. — Есть невыносимо хочется, а пить — жарко сильно. Потом, вечером, попозже. Если твоя кухарка разрешит.

— Я домработница, — напомнила Аня, ни на кого не глядя. — Но всё равно не разрешу. Чтобы мне тут с переломами ещё пьянствовали!

Вот сейчас её и выгонят…

— Я её боюсь, — доверительным тоном сообщил царь Давид своему племяннику. — Слушай, я её просто боюсь! Васька, почему я её боюсь, ты не знаешь?

— Потому, что она тебя не боится, дядь Давид, — шутливым тоном ответил Васька.

Было очевидно, что он даже мысли такой не допускает. Не бояться самого царя Давида! Свежий анекдот.

Аня вдруг поняла, что она совершенно не боится царя Давида. Никого она не боится, и увольняться уже не хочется, и вообще всё будет хорошо.

— Всё будет хорошо, девочка, всё будет хорошо, — неожиданно сказал царь Давид. — Давайте уже кушать, такой запах, я весь в нетерпении… А почему на столе только два прибора? Арифметики не знаешь, да? Нас тут трое, приборов — два!

— Я обедать не буду, я не хочу, я уже обедала… — Аня совсем растерялась под насмешливым и ожидающим взглядом Васьки и решительно заявила: — И вообще, я не гостья, а кухарка.

Васька криво ухмыльнулся и отвёл глаза, царь Давид сердитым и хриплым голосом закричал что-то на не знакомом Ане языке, но она уже не боялась.

— Тема исчерпана, — сказала она бабушкиными словами и с бабушкиной интонацией. — Прения закончены. Прошу за стол. А то разогревать придётся.

Царь Давид и Васька переглянулись, захохотали и так, хохоча, в обнимку пошли к столу.

Наверное, гипертрофированная смешливость — фамильная черта всех членов этой семьи…

Потом Аня ещё долго вспоминала этот день. Иногда — с запоздалым страхом, иногда — с неловкостью, а чаще — с чувством вины. Потому что именно по её вине царь Давид тогда поссорился с племянником. Так сильно, что даже выгнал его из дома. Выгнал из дома! Это было ужасно.

А Василий был не виноват. Почти не виноват. По большому счёту. Это она была виновата — чужой человек, просто кухарка, — это она стала причиной разрыва родственных отношений. Это по её вине самодержец всея семьи остался без своих подданных. Совсем один, если не считать её, Ани. Но разве её можно было считать? Домработница — и всё. При чём — домработница, которую приняла на работу дама Маргарита, мать именно того Васьки, которого царь Давид выгнал из дома. А она, получается, вот так отблагодарила свою благодетельницу. Аня тогда чуть не умерла от стыда, представляя, как будет смотреть в глаза даме Маргарите. Если им вообще суждено когда-нибудь встретиться. Ужасно всё получилось, просто ужасно…

Царь Давид каким-то образом сразу понял её состояние, молча поизучал патологию её сосудистой системы, успокаивающе сказал:

— Ты не бойся, не думай ничего, хочешь — завтра поговорим, не хочешь — не будем говорить. Спать ложись. Я тоже спать пойду.

Повернулся, пошёл из комнаты, сильно хромая. Сейчас можно было поверить, что ему все семьдесят лет. В дверях задержался, оглянулся и вроде бы неохотно добавил:

— На Ваську не обижайся. Прости его, а? Он пацан не злой, просто дурак. Избаловался, кобель, по этим заграницам.

— Давид Васильевич, как вы можете такие слова говорить о своём племяннике? — в полном смятении пролепетала Аня. — Он же вам родной…

— Ну да, — согласился царь Давид. — Был бы чужой — убил бы на месте.

И вышел, хлопнув дверью. Наверное, всё-таки сердился на неё. На его месте любой бы сердился.

А Аня осталась сидеть на своём прекрасном ложе и тупо рассматривать свой разорванный халат. На самом видном месте разорванный, сильно, от выреза почти до пояса. Это потому так получилось, что пуговицы были пришиты крепко. Если бы держались на одной ниточке, отлетели бы — и всё. Но поскольку держались насмерть, то при рывке потащили за собой ткань, а ткань была не очень крепкая, халат уже старый, вот и получилась такая страшная дыра. А другого халата у неё нет.

Надо бы немножко поплакать. Бабушка советовала в минуты сильного душевного волнения плакать. Бабушка говорила, что слёзы смывают горечь. Несколько раз в жизни Аня пробовала плакать, но горечь не смывалась, наоборот — ещё больше накапливалась где-то внутри. Наверное, Аня просто не умела плакать правильно. Ничего-то у неё не получается делать правильно. И сегодня всё неправильно получилось. Она сняла халат, нашла иголку и нитки, стала зашивать безобразную дыру, а параллельно — думать, чего неправильного она сегодня наделала, что привело вот к этим плачевным результатам.

Ведь она поверила, что всё будет хорошо. И царь Давид сам сказал, что всё будет хорошо. И Васька,