Артур невольно открыл рот, услышав такую дерзость, однако отец его смотрел на невестку с улыбкой, словно одобряя в ней присутствие духа.
— Отнюдь. Это я осаждал вашу камеристку. Еще раз прошу меня извинить за вторжение.
Она наклонила голову:
— Это моя дуэнья, донья Эльвира. Сожалею, что она вызвала ваше неудовольствие. Ее английский не очень хорош. Возможно, она не уразумела, что именно вам угодно.
— Мне угодно было увидеть мою невестку, а моему сыну было угодно увидеть свою невесту, и я полагал, что английская принцесса будет вести себя как английская принцесса, а не как девица, взращенная в гареме, черт его побери! Мне-то казалось, ваши родители победили мавров. Кто б мог подумать, что они возьмут этих нечестивцев за образец для подражания!
Она пропустила оскорбление мимо ушей.
— Очень надеюсь, что ваше величество научит меня хорошим манерам, как их понимают в Англии. Уверена, лучше вас мне учителя не найти… — И, повернувшись к принцу Артуру, отвесила ему реверанс, который причитается королям: — Милорд!
Дивясь на то, как безмятежно она держится, принц слегка замешкался с ответным приветствием. Потом полез в карман за приготовленным для невесты подарком, повозился, вытягивая мешочек с драгоценностями, уронил, поднял и наконец, чувствуя себя полным дураком, резко протянул ей.
Она приняла дар, наклонила голову в благодарность, но смотреть, что там в мешочке, не стала.
— Вы уже ужинали, ваше величество?
— Поужинаем здесь, — отрезал король. — Я уже распорядился.
— Тогда не позволите ли предложить вам питье? Или предпочтете помыться и сменить платье? — И сверху вниз окинула его взглядом: бледное лицо в брызгах дорожной грязи, пыльные сапоги. Надо признать, англичане чистоплотностью не отличаются, ни в одном доме из тех, где они останавливались, даже таком роскошном, как этот, нет ни пристойной бани-хамама, ни даже проведенной воды. — Или, может статься, вы не любите мыться?
Король фыркнул:
— Прикажите налить мне эля, и пусть в мои покои пришлют смену одежды и горячей воды! — И добавил, жестом отметая то, что она могла бы сказать: — Только не принимайте это за комплимент. Я перед ужином всегда моюсь.
Артур заметил, как мелкие белые зубки закусили нижнюю губку, словно принцесса удержала себя, чтобы не съязвить.
— Да, ваше величество, — любезно отозвалась она. — Как вам будет угодно.
И, подозвав придворную даму, вполголоса по-испански распорядилась. Выслушав, та присела в поклоне и пошла вперед, показывая королю дорогу.
Принцесса повернулась к Артуру.
— А вы? — спросила она по-латыни.
— Я? Что я? — растерялся он и почувствовал, что она сдерживает вздох нетерпения.
— Не угодно ль и вам помыться с дороги?
— Я уже мылся, — бездумно сказал он и чуть не провалился сквозь землю.
Ну, прямо дитя, которое отчитывает нянька! Надо ж такое брякнуть! «Я уже мылся!» Может, руки ей еще протянуть, пусть проверит, нет ли грязи под ногтями?
— Тогда, может быть, стакан вина? Или эля? — И повела рукой в сторону стола, где слуги спешно выставляли напитки.
— Вина, пожалуй.
Одной рукой она подняла бокал, другой — бутыль, и стекло со звоном столкнулось: «дзинь!», а потом «дзинь-дзинь-дзинь!» снова. В изумлении он осознал, что у нее дрожат руки. Она торопливо налила вина, протянула ему бокал. Оторвав взгляд от ее рук, он посмотрел в лицо своей нареченной.
Она не потешалась над ним, нет. Ей было неловко. Грубость, проявленная его отцом, подстегнула в ней гордость, но наедине с ним, Артуром, это была просто девочка, пусть несколькими месяцами старше его, и дочь самых могущественных монархов в Европе, но все равно — девочка, у которой сейчас от волнения дрожат руки.
— Не надо бояться, — тихо сказал он. — Я сожалею, что все так вышло.
Сожалеет, имел он в виду, что моя попытка избежать этой встречи не удалась, сожалеет о бестактности отца и о своей неспособности удержать его или смягчить и более всего прочего сожалеет о том, что вся эта история для меня сущее наказание.
Она опустила глаза. Он смотрел на чистую белую кожу, на золотые ресницы, на светлые, чуть заметные брови.
И тогда она взглянула ему прямо в лицо:
— Все в порядке. Бывала я в переделках пострашней этой, видывала места неприглядней, знавала людей похуже твоего отца. Не тревожься обо мне. Я решила ничего не бояться.
Никто никогда не узнает, чего мне стоило улыбаться, стоять перед твоим отцом и не трястись, как осиновый лист. Мне нет еще шестнадцати, я вдали от матери, в чужой стране. Я не владею здешним языком, никого здесь не знаю. У меня нет друзей, со мной только свита, но от слуг моих нечего ждать защиты, они сами ждут ее от меня.
Я знаю, какова моя участь. Мне придется быть испанской принцессой для англичан и английской принцессой — для испанцев. Придется делать хорошую мину при плохой игре, изображать уверенность, когда внутри все дрожит от страха. Конечно, ты мой муж, но я не могу даже разглядеть тебя, я не чувствую твоего плеча рядом. У меня не было времени в тебе разобраться, все мои силы уходят на то, чтобы выглядеть той принцессой, которую твой отец купил, а моя мать продала, принцессой, которая олицетворяет собой прочность мирного договора между Англией и Испанией.
Никто не усомнится в том, что я воплощенное спокойствие, уверенность и грация. Конечно, мне страшно, но я никогда, ни за что этого не покажу.
Король, умывшись и выпив еще до ужина пару стаканов эля, дабы загладить первое впечатление, держался с принцессой дружелюбно. Раз или два она поймала его на том, что он искоса ее разглядывает, этак оценивающе, и тогда она повернулась к нему всем телом, вопросительно вскинув золотистую бровь.
— Что такое? — удивился он.
— Прощу прощения, — как ни в чем не бывало отозвалась она, — я думала, вашему величеству что-то нужно. Вы на меня смотрели.
— Да, и думал о том, что ты не слишком похожа на свой портрет.
Она порозовела. Портреты пишутся для того, чтобы польстить модели, а когда эта модель — принцесса на рынке невест, то тем более.
— В жизни ты красивей, — односложно прибавил Генрих, чтоб успокоить ее. — Моложе, мягче, милее.
Она не поддалась на похвалу, как он надеялся, только кивнула, словно приняла такое объяснение.
— Как прошло путешествие? Нелегко? — спросил он.
— Очень нелегко, ваше величество, — кивнула она и повернулась к принцу Артуру, включая его в разговор. — Наш корабль отнесло к берегу, когда в августе мы вышли из Корунны, так что пришлось пережидать сезон бурь. Когда ж, наконец, снова отправились в путь, море по-прежнему штормило, и в конце концов мы были вынуждены пристать в Плимуте. В Саутгемптон было не дойти. Никто не сомневался, что мы затонем…
— Что ж, посуху было не дойти, — сухо ответил Генрих, думая о распрях с Францией и недружелюбном настрое французского короля. — Из тебя получилась бы бесценная заложница, если б нашелся король столь бессердечный, чтобы захватить тебя в плен. Благодарение Богу, ты не досталась
