Я открыла было рот, но снова взвизгнула резина, и машина исчезла, скорее сложившись, чем растворившись в пространстве; осталось лишь эхо и слабый запах выхлопных газов. Скоро и он исчез, не оставив мне и намека на разгадку этого странного происшествия. Я стиснула голову руками. Водитель действительно был мне хорошо знаком.
Это была я.
К тому времени, когда внутреннее расследование подошло к концу, моя рука почти зажила. Мне не разрешили прочесть материалы — ну и наплевать. Ничего бы мне их выводы не дали, кроме разочарования и злости. Босуэлл навестил меня еще раз и сказал, что мне дают шесть месяцев отпуска по болезни перед выходом на работу. Это не спасало. Я не хотела возвращаться в кабинет литтектива. Во всяком случае, в Лондоне.
— И что ты собираешься делать? — спросила Пейдж.
Она приехала помочь мне упаковать вещи перед выпиской из госпиталя.
— Шесть месяцев — чертовски долгий срок, когда у тебя нет хобби, или приятеля, или семьи, — продолжала она.
Иногда она бывает невыносимо прямолинейной.
— У меня куча хобби.
— Назови хоть одно.
— Рисование.
— Неужто?
— Ужто. В настоящее время я пишу морской пейзаж.
— И давно?
— Лет семь.
— Должно быть, нечто потрясающее!
— Жуткая дрянь.
— Нет, серьезно, — настаивала Тернер (последние несколько недель сблизили нас куда сильнее, чем многолетняя совместная работа), — что ты собираешься делать?
Я протянула ей бюллетень ТИПА-27, где приводился список региональных отделений. Пейдж посмотрела на строчку, которую я обвела красными чернилами.
— Суиндон?
— Почему нет? Там мой дом.
— Может, и дом, — ответила Тернер, — но это же чертовщина какая-то. — Она постучала пальцем по странице. — Работенка для начинающих оперативников, а ты ведь уже три года инспектор!
— Три с половиной. Все равно. Я еду.
Пейдж незачем было знать о настоящей причине. Конечно, бывают и совпадения, но совет женщины, сидевшей за рулем, звучал предельно ясно:
— Нам в отделе будет тебя не хватать, Четверг.
— Это пройдет.
— Тебя будет не хватать
— Спасибо, Пейдж. Я тронута. Мне тебя тоже будет недоставать.
Мы обнялись, она попросила меня не пропадать и ушла из палаты под писк своего пейджера.
Я закончила сборы, поблагодарила сиделку, а та протянула мне коричневый бумажный пакет.
— Что это? — спросила я.
— Это от тех, кто в тот вечер спас вашу жизнь.
— Простите, не понимаю?
— Какие-то прохожие оставались рядом с вами до приезда медиков. Они перевязали вам руку и закутали в пальто, чтобы согреть. Без их помощи вы истекли бы кровью.
Заинтригованная, я открыла пакет. Во-первых, там был носовой платок, который, несмотря на тщательное застирывание, еще хранил пятна моей крови. В уголке была вышита монограмма «ЭФР». Еще там лежал пиджак, вернее, что-то вроде вечернего сюртука, характерного для середины прошлого столетия. Я порылась в карманах и нашла счет от портного на имя Эдварда Фэйрфакса Рочестера, эсквайра. Он датировался 1833 годом. Я тяжело плюхнулась на кровать и уставилась на две тряпки и мятый счет. Будь я нормальным человеком, я не поверила бы, что Рочестер сошел со страниц «Джен Эйр», чтобы помочь мне в тот жуткий вечер, потому что это бредятина. Я вообще могла бы выбросить все из головы как дурацкий замысловатый розыгрыш, если бы не одна мелочь. Я уже раз встречалась с Эдвардом Рочестером.
Глава 6. «ДЖЕН ЭЙР» — КРАТКИЙ ЭКСКУРС В РОМАН
Возле дома Стикса мы с Рочестером встретились не в первый раз. И не в последний. Наша первая встреча состоялась неподалеку от Хэворт-хауса в Йоркшире, когда мой разум был еще юн и барьер между реальностью и выдумкой еще не затвердел и не превратился в скорлупу, в которой мы замыкаемся, становясь взрослыми. Этот барьер был тогда мягок, податлив, и, благодаря доброте одной иностранки и ее волшебному голосу, я совершила короткое путешествие — и вернулась.
Был 1958 год. Мои дядя с тетей — которые даже тогда казались мне старыми — взяли меня на экскурсию в Хэворт-хаус, старый дом, где некогда проживало семейство Бронте. В школе я как раз изучала Уильяма Теккерея, и, поскольку сестры Бронте были его современницами, такая поездка позволила бы мне узнать много нового. Дядю Майкрофта пригласили прочитать в Брэдфордском университете лекцию по его замечательной математической работе, касавшейся теории игр (применяя ее на практике, дядя никогда не проигрывал в китайские шахматы). Брэдфорд расположен неподалеку от Хэворта, так что совместить обе поездки показалось нам хорошей идеей.
Нас сопровождала гид, суровая пушистая дама (очки в стальной оправе и кардиган из ангоры), которая в свои шестьдесят уверенной рукой гнала туристов по комнатам, твердо уверенная в том, что ни черта они не знают, но долг велит помочь им подняться из бездны невежества. К концу экскурсии, когда я (и все остальные) тихо грезила только об открытках и мороженом, усталых странников по музею ждал приз в виде подлинника рукописи «Джен Эйр».
Хотя бумага потемнела от времени, а черные чернила выцвели до светло-коричневых, опытный глаз до сих пор мог распутать тонкие паутинки написанных от руки строк, растекавшихся по страницам потоком увлекательной прозы. Раз в два дня одну страницу переворачивали, чтобы фанатичные почитатели творчества Бронте, регулярно посещавшие музей, могли прочесть роман в оригинале.
В тот день рукопись была открыта на странице, где Джен и Рочестер встретились впервые. Случайная встреча у изгороди.
— …что делает его одним из величайших любовных романов в истории, — продолжала пушистая высокомерная гидесса свой заученный монолог, игнорируя посетителей, желавших задать дополнительные вопросы. — Характер Джен Эйр, стойкой и жизнерадостной героини, разительно отличался от героинь романов того времени, а Рочестер, непривлекательный, хотя в душе хороший человек, также выбивался за
