В бедном Перу стихи мои дажев запрете под страхом пыток.Судья сказал: «Те, что в продаже,тоже спиртной напиток».Экватор дрожит от кандальных звонов.А в Перу бесптичье, безлюдье…Лишь, злобно забившись под своды законов,живут унылые судьи.А знаете, все-таки жаль перуанца.Зря ему дали галеру.Судьи мешают и птице, и танцу,и мне, и вам, и Перу.
Народонаселение всей империи —люди, птицы, сороконожки,ощетинив щетину, выперев перья,с отчаянным любопытством висят на окошке.И солнце интересуется, и апрель еще,даже заинтересовало трубочиста черногоудивительное, необыкновенное зрелище —фигура знаменитого ученого.Смотрят: и ни одного человеческого качества.Не человек, а двуногое бессилие,с головой, откусанной начистотрактатом «О бородавках в Бразилии».Вгрызлись в букву едящие глаза, —ах, как букву жалко!Так, должно быть, жевал вымирающий ихтиозаврслучайно попавшую в челюсти фиалку.Искривился позвоночник, как оглоблей ударенный,но ученому ли думать о пустяковом изъяне?Он знает отлично написанное у Дарвина,что мы — лишь потомки обезьяньи.Просочится солнце в крохотную щелку,как маленькая гноящаяся ранка,и спрячется на пыльную полку,где громоздится на банке банка.Сердце девушки, вываренное в иоде.Окаменелый обломок позапрошлого лета.И еще на булавке что-то вродезасушенного хвоста небольшой кометы.Сидит все ночи. Солнце из-за домишкиопять осклабилось на людские безобразия,и внизу по тротуарам опять приготовишкидеятельно ходят в гимназии.Проходят красноухие, а ему не нудно,что растет человек глуп и покорен;ведь зато он может ежесекундноизвлекать квадратный корень.
По морям, играя, носитсяс миноносцем миноносица.Льнет, как будто к меду осочка,к миноносцу миноносочка.И конца б не довелось ему,благодушью миноносьему.
