ощущение собственной греховности и страх — таковы были неотвязные чувства, вселившиеся в сердце растерянного монаха, хотя, чтобы проявить перед кардиналом и архиепископом внутреннюю неколебимость, он брел по ватиканским коридорам, насвистывая «Те Деум» Шарпантье.

Подобное предположение высказывалось уже не впервые: его можно было слышать при многих других обстоятельствах — будь то в форме обвинения или пророчества, — да и в самом Священном писании проскальзывала та же угроза. Дракон Апокалипсиса на свой лад вел войну против тех, кто соблюдает заповеди Божий и располагает свидетельством Иисуса. Петра предупредили, что ад попытается возобладать над Церковью и дьявол с особым пылом будет пытаться уловить в свои сети ее последователей. Этот галилейский рыбак, прежде прозывавшийся Симон Бар-Иона, был образцом, коему суждено было повести за собой Церковь сквозь века, которые никогда не были мирными и простыми. Человек, увлекаемый сердечными порывами, человек страстный, человек харизматичный, но подверженный греху, включая приступы безумия и, конечно, одержимость дьяволом, ибо в Евангелии есть на то намеки, — вот каков был этот самый Петр. «Отойди от Меня, сатана! Ты мне соблазн, потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое». Однако Христос выбрал его. Он не взял за образец Павла, более осмотрительного, более рационального и утонченного, а именно его, Петра, великого грешника, превратившегося в ловца человеков. Да, были десятки свидетельств, якобы подтверждавших некое присутствие дьявола в лоне Церкви. Все последние Папы заявляли об этом, и это же прозвучало в заключительных актах последнего Великого ватиканского собора. Невозможно игнорировать слова, произнесенные Павлом VI 29 июня 1972 года во время праздника святых Петра и Павла: «И в Церкви ныне царит состояние смятения». Несмотря на то что в подобных обстоятельствах его слова заслужили насмешки и даже едкие упреки в средствах информации, он осмелился подтвердить их в том же самом году, 15 ноября, всерьез отстаивая мнение, что именно дьявол был причиной первородного греха, и, ни минуты не колеблясь, выразил свою озабоченность властью Сатаны над родом человеческим и его присутствием даже в самом храме, поскольку тот, кто с самого начала был убийцей, тот, кто был отцом лжи, тот, кто замышлял пошатнуть нравственное равновесие человечества, тот, кто был вероломным обольстителем, Сатана, всегда стремился туда, где были святые, и такова причина того, что в мире не осталось безопасных мест. Кроме этого, брат Гаспар прекрасно помнил слова Иоанна Павла II, так же как и приводящее в дрожь видение, явившееся Льву XIII в 1884 году, когда, отслужив обедню, он справлял благодарственный молебен и со всей отчетливостью увидел демона, проникшего в Вечный город.

Тьма спустилась на землю, и от брата Гаспара не укрылся призрачный вид базилики Святого Петра, Святого города Ватикана и даже всего Рима. Он трепетал, но в данном случае отнюдь не естественная набожность была причиной его чувств. Начиная с его приезда четыре дня назад не переставая лил дождь и гремел гром, дни стояли пасмурные, и мертвенно-бледный, неясный и словно бы нечистый свет обволакивал Вечный город подобием туманной дымки, и сейчас тоже, пока он переходил виа делле Фондамента, косые струи дождя насквозь пропитали его рясу, вымочив до костей. Приор его монастыря привык ставить ему в вину, и не без основания, известную ворчливость и надменность, и брату Гаспару оставалось лишь признать эти свои недостатки, когда время от времени он пытался исправиться, хотя и тщетно, как мы скоро с вами увидим. «Я? — спрашивал он себя. — Неужели я посланник, именно я, ворчливый и надменный монах, посланный, чтобы… Чтобы что? Даже вымолвить страшно. Чтобы изгнать дьявола из тела наместника Христова». Неужели такова была его задача? Он просто не мог в это поверить. Молния разодрала завесу небес и, содрогаясь, угрожающе зависла над величайшим куполом христианского мира. Почти сразу же вслед за этим прогремели раскаты грома, казалось, исходившие из самих недр базилики Святого Петра, да, да, из крипты, где язычники, великомученики, апостолы и Папы вместе вкушали вечный покой. Раздался колокольный звон, но даже он не смог успокоить смятенный дух брата Гаспара, а вскоре после этого донесся непрестанный стук вколачиваемых гвоздей, от которого доминиканца пробрала лихорадочная дрожь. «Откуда этот стук? Быть может, в эту самую минуту где-то поблизости распинают Иисуса из Назарета», — подумал он. Бог возлагал на него труд куда более тяжкий, чем можно было себе представить.

Как он жалел, что в эти минуты рядом нет его братьев, и как бы ему хотелось разделить с ними чашку мятного отвара, рюмку анисовки или стакан горячей воды, сидя у кухонного очага; или, возможно, легкую болтовню, шутки, надлежащую медитацию или чтение вслух в тесном кругу, вплоть до того, что он с удовольствием послушал бы, как по-домашнему журит его приор; или просто прислушаться к тишине окружавших монастырь тополей и каштанов, защищающих праведные сердца от козней этого мира. Как приятен был тогда и как ненавистен сейчас шум дождя, и с каким непередаваемым унынием думал он о жуткой обстановке апартаментов, выделенных, чтобы он проводил в них ватиканские ночи.

Однако довольно скоро брату Гаспару удалось справиться с этим затмением, сплавом сомнений и ностальгии: порой душу посещают странные гости, с которыми надлежит обходиться сурово, чтобы затем выпроводить их без лишних церемоний. Он внимательно сосредоточился на своем дыхании, пока не избавился от переполнявшей его слабости, а потом, заглянув в бездонные глубины своего существа, не обнаружил там ничего, кроме радости и живого, острого любопытства: что же такое приготовил ему Ватикан и какую участь сулила ему Господня воля? Будь что будет, он примет это охотно или по крайней мере без жалоб и видимых проявлений слабости. В любом случае первым делом надо было придирчиво изучить доклад о Папе, который ему доверили. И именно в эту самую минуту он услышал, как возле его правого уха жужжит комар.

— Что ты здесь делаешь? — спросил у него брат Гаспар, уподобляясь святому Франциску. — Неужто ты еще не погиб под таким дождем, малыш?

Брат Гаспар рассмеялся над собственной выходкой, а затем, улучив момент, когда дождь ненадолго стих, приподнял полы своей рясы и пустился вприпрыжку между луж к зданию, где ему предоставили жилье.

При виде его привратник Филиппо не смог сдержать улыбки.

— Ну и вид же у вас, господин архиепископ, — сказал он.

— Филиппо, — упрекнул его монах, — никакой я не архиепископ. Я не заслуживаю такого обращения, да и не нравится мне оно.

— Тогда как же мне вас называть?

— Можешь звать меня как тебе угодно, только не высокопреосвященством и не Папой. Я еще не выдержал конкурса!

Оба от души рассмеялись.

— Ах да, вам тут письмо.

— Спасибо, — сказал брат Гаспар, беря конверт. — Спокойной ночи.

— Спокойной она будет для кого-нибудь другого: сегодня мне на дежурство.

— Какое занудство.

— Куда денешься.

— По мне, так можешь дремать сколько душе угодно: не думаю, что кому-нибудь взбредет в голову зарезать бедного монаха.

— Кто его знает. Этот святой дом много странного перевидал! — с усмешкой ответил Филиппо. — Слыхали, что случилось в прошлый четверг с двумя швейцарскими гвардейцами и сенегальской монахиней?

— Нет, и слышать не желаю.

Однако, несмотря на то что он самым явным и недвусмысленным образом дал понять, что не собирается выслушивать сплетни, упрямый Филиппо рассказал ему о хитросплетении страстей, в котором