ты не должен стыдиться своего волнения. К этому нет ни малейшего повода. В этом волнении, можешь мне не верить, вся соль жизни, так что оставь все напускное и подыщи подходящий девиз для нового этапа в своей жизни, кроме того, подготовь прочувствованную речь и скажи монсиньору Ванини, чтобы он сопроводил тебя в лучшие магазины готового платья — «Конфексьонес Регис» или «Кавалледжери и сыновья». Скажи, чтобы все расходы записали на наш счет. Понял? Давай, брат Гаспар, мы хотим, чтобы ты был здесь, с нами, мы любим тебя и нуждаемся в тебе. В наших с тобой руках, брат Гаспар, прогресс Церкви. Не удивлюсь, если ты станешь моим преемником. Или я недостаточно ясно выражаюсь? Пора совершать революцию, и ты нужен мне, — закончил Папа, дружески потрепав монаха по щеке, что бедному Гаспару показалось более подобающим футбольному тренеру, нежели Папе, но силы его уже настолько истощились, что ничто не могло испугать или смутить его. Папа же под конец добавил: — Я считаю, что эти слезы смоют следы твоих отречений. Приходи ко мне завтра и не забудь захватить пастырское послание, которое я тебе доверил. Вместе позавтракаем и всерьез возьмемся за работу. Отныне будем действовать в самом тесном сотрудничестве. Не сомневайся, ты войдешь в историю Церкви как один из ее великих спасителей и займешь почетное место в святцах. А теперь ступай. Ах да, завтрак подают в восемь.

Гаспар кивнул.

Всем нам нравятся сильные чувства, как сказал Святой Отец во время второй встречи, но ближе к полудню 4 ноября бедный Гаспар почувствовал, что силы его практически на исходе, и действительно, когда он вернулся к себе в номер, глаза ему застила сонная пелена и он пребывал в таком великом смятении, усугубляемом зверским голодом, который ему приходилось терпеть и который прогулка по папским садам, равно как и упоминание Святого Отца о завтраке, только обострили, что, вернувшись, он хотел было найти утешение в молитве, но так и не смог этого сделать.

Хорошо известно, что добровольный пост люди переносят стойко и даже с удовольствием, поскольку человек подвергает себя испытанию, сознавая, что подобное состояние подготавливает его к благостному созерцанию Бога, но пост вынужденный — это нечто совсем другое и почти противоположное: обмороки и головокружения переживаются как пытка, а не как экстаз очищения. Во время постов такого рода сыновья Адамовы скорее склонны думать о жареных баклажанах, чем о духовном совершенстве, иными словами, брат Гаспар чувствовал себя до крайности несчастным и жалким, несмотря на упомянутые обещания церковной славы, которые, казалось, подтвердились этим утром, и даже еще более чем просто несчастным, когда ему приходила на память странная исповедь Римского Первосвященника. Гаспар блуждал в потемках. Тонкий луч света, который связывал его с Господом, казалось, погас.

Последние три года прошли для него почти без внутренних испытаний, не считая тех, что были связаны с его миссией экзорциста; напротив, он пребывал в мире с Богом и каждый день, пусть даже на краткое мгновение, ощущал явственное присутствие чуда. Терзавшие его прежде колебания и сомнения, казалось, исчезли без следа. Однако со времени своего прибытия в Ватикан он чувствовал некое беспокойство, какую-то неудовлетворенность, овладевавшую им почти ежечасно. Сначала все удручало его без каких бы то ни было причин, потом же причин стало хоть отбавляй. Он старался выглядеть довольным и, прежде всего, быть таковым, но теперь это ему не удавалось.

Если, согласившись с мистиками, мы предположим, что, когда человек обретает дар постоянства в молитве, он достигает вершины всех добродетелей, поскольку посредством молитвы мир преисполняется божественным присутствием, то мы также должны допустить, что дух — всего лишь сбившийся с пути бродяга, доколе он не обрящет мира и мужества, а будет противиться и не сможет погрузиться в медитацию. Брата Гаспара подавляли желания: желание стать кем-то, желание облачиться в кардинальскую мантию и желание постичь промысел Божий и разгадать Его замыслы. Он попытался молиться, но не смог. Желания заполонили его душу, и он был уже не тот, что вчера. Он попытался молиться и не смог.

Разумеется, поразительный парадокс заключался в том, что у человека, который нежданно-негаданно стал претендентом на кардинальский пост, тем не менее не было и горстки монет, чтобы купить себе чего- нибудь съестного. Хотя Его Святейшество недвусмысленно пообещал на следующий день угостить его завтраком, брат Гаспар не хотел и не мог ждать так долго, и, хотя тот же человек и так же недвусмысленно напророчил ему славное будущее, в данный момент возможность прославиться на церковном поприще казалась брату Гаспару сущей безделицей, чуть ли не банальностью по сравнению с тем, что действительно занимало его мысли: ужасной исповедью Папы.

Машинально, не задумываясь о масштабах последствий, которые это может повлечь, он набрал номер секретаря его высокопреосвященства кардинала Кьярамонти и сообщил, что аудиенция у Папы уже закончилась, после чего возникло много важных вопросов, требовавших серьезного и глубокого обсуждения.

— И последнее, — добавил брат Гаспар. — Важно увидеться как можно скорее, возможно, за обедом.

— Я переговорю с его высокопреосвященством, — ответил монсиньор Луиджи Бруно, — однако сомневаюсь, чтобы речь могла идти об обеде.

— Почему же?

— Иногда, как сегодня, чтобы не тратить времени зря, его высокопреосвященство имеют обыкновение довольствоваться сандвичем, который ему уже наверняка подали. В любом случае будьте на месте. Мы скоро перезвоним.

Так и случилось: не прошло и десяти минут, как раздался телефонный звонок и монсиньор Луиджи Бруно попросил брата Гаспара немедленно прибыть к его высокопреосвященству.

Доминиканец никоим образом не ожидал увидеть такое многочисленное собрание, какое ему предстало: в кабинете его высокопреосвященства собрались не только уже знакомые ему кардинал Джузеппе Кьярамонти, его секретарь монсиньор Луиджи Бруно и вечно хмурый архиепископ Ламбертини, но и, к великому удивлению брата Гаспара, еще двое кардиналов, которых тут же представил ему сам Кьярамонти. Первым был кореец Хавьер Ксиен Кван Мин. Склонившись, брат Гаспар поцеловал перстень на его руке и спросил:

— Хавьер Ксиен Кван?..

— Мин, — пояснил Кьярамонти.

— Мин? Ах да, конечно, Мин, — сказал Гаспар.

— Ксиен Кван Мин, — повторил Кьярамонти, между тем как кореец одарил брата Гаспара широкой улыбкой.

— Ксиен Квен Мин, — сказал брат Гаспар, стараясь запомнить иноземное имя.

— Кван, Кван, — поправил его Кьярамонти, — не Квен. Ксиен Кван Мин.

— Ксиен Кван Мин?

— Ладно, ладно, хватит! — почти рассерженно без всякой на то причины сказал Кьярамонти и, схватив Гаспара за руку, резко, почти рывком, подтащил ко второму из кардиналов.

Брат Гаспар снова наклонился, поцеловал перстень и вдруг, словно в довершение своих бесчисленных терзаний, услышал голос Кьярамонти:

— Его высокопреосвященство кардинал Эммануэль Малама, архиепископ Лусаки, Замбия, о котором вы, наверняка, уже наслышаны.

— Архиепископ Лусаки?! — воскликнул брат Гаспар не в силах скрыть недоверия. — Этого не может быть!

— Нет? А почему, позвольте спросить? — сказал кардинал Кьярамонти, нахмурясь и довольно-таки удивленно.