Лицо у Фролова было бледное, болезненное и какое-то печальное. Говорил он медленно, обдумывая и взвешивая каждое слово и, — что понравилось Кострову, — глядел при этом собеседнику прямо в глаза. Это как бы придавало особый вес каждому его слову, заставляло внимательно вслушиваться в его речь.

К поручению партизан и подпольной организации Фролов отнесся очень добросовестно и собрал все необходимые сведения.

Трехэтажное здание тюрьмы, как он сообщил, настолько забито заключенными, что в камерах нельзя ни сесть, ни лечь. Тюрьма обнесена высокой кирпичной стеной. Во дворе находятся баня, больница, мастерские, канцелярия, гараж, караульное помещение. По приблизительным подсчетам Фролова, в тюрьме содержится сейчас не менее тысячи человек.

Пленные советские офицеры, которыми интересовалась Большая земля, пока еще живы и рассажены по разным камерам второго и первого этажей. Последние несколько дней их не вызывают на допросы: гестаповцы и полиция заняты следствием по делу разгрома школы.

Староста Полищук тоже жив и сидит в общей камере на первом этаже. Его два раза водили на допрос, но, кажется, он отделался пока только легким испугом.

Среди заключенных около ста коммунистов и комсомольцев, схваченных гестаповцами и доставленных в тюрьму из разных мест.

— Охраняется тюрьма крепко, — сказал Фролов. — Один часовой у ворот, на четырех угловых вышках тоже часовые. В караульном помещении постоянно находятся человек пятнадцать да на каждом этаже по два дежурных надзирателя.

— Ключи от камер у кого? — спросил Беляк.

— У надзирателей. На всякий случай ломики нужно припасти. Ломиком раз стукнул, и долой замок, а ключом в горячке, пока попадешь в дырку, много времени уйдет.

«Да еще перепутаешь ключи», — подумал Костров и сделал заметку в своей книжечке.

— Как фамилия начальника тюрьмы? — спросил он.

— Майор Квачке. Он немец. А его заместитель Шурпак — русский из белогвардейцев, — ответил Фролов.

Обе фамилии также попали в книжечку начальника разведки.

Далее Фролов рассказал, что под тюрьмой есть большое бомбоубежище. Пользуются им все кроме заключенных. Все караульные посты связаны между собой электросигнализацией. В кабинете начальника тюрьмы, его заместителя и в комнате дежурного стоят телефоны.

Костров продолжал делать заметки. В таких случаях полагаться на память было нельзя.

— Кто находится в больнице? — поинтересовался Беляк.

— Сейчас там народу немного, — ответил Фролов. — Но этих в расчет не принимайте. Кто попадает в больницу, через несколько дней — человек конченый. В больницу кладут после допросов.

Беседа с Фроловым заняла более часа. Условившись об очередной встрече, его отпустили. Костров сел писать донесение в лес.

…Когда Костров уже собирался спать и сооружал себе ложе, неожиданно появился Микулич.

И Беляк и Костров по лицу старика сразу определили, что он пришел с какой-то важной вестью.

— Ты что, старик, на ночь глядя пожаловал? — спросил Костров.

Губы Микулича растянулись в ухмылке.

«Старый хитрец, — подумал Беляк. — Никогда сразу не выложит. Сейчас начнет загадки загадывать».

Так и случилось.

Микулич сел на камень, закрутил цигарку, раскурил ее. Делал он все это не торопясь, с хитрой улыбкой на губах.

— Спрашиваешь, чего пожаловал? Сейчас скажу… Помотался я по городу, а потом айда к себе. Полчаса назад, не больше. Вошел в сторожку, гляжу — и глазам своим не верю. Ажно дух у меня захватило. Сидит за столом и улыбается во весь рот. И кто бы, вы думали?

— Твоя старуха, конечно, — ответил Беляк с самым серьезным видом.

— Тьфу! — сплюнул Микулич. — А чего же у меня от нее дух захватывать будет?

— Как отчего? При одном виде, от радости.

— Тоже придумали!… Совсем не старуха.

— А кто же?

— Иван Тимофеевич Бакланов!

— Кто?… — в один голос вскрикнули Беляк и Костров.

— Бак-ла-нов! Бакланов. Понятно?

— Да ты что?!

— Точно так.

— Где же он сейчас? — спросил Беляк.

— А вот тут за стеной выстаивает…

— Ты в своем уме? — воскликнул Беляк и сорвался с места. За ним последовал Костров.

Но Бакланов уже показался у входа.

Если бы кому-либо из партизан пришлось увидеть Бакланова невзначай, то, конечно, никто бы его не узнал. Голова у него побелела, правая щека была сильно изуродована, левая рука не действовала. С прежним Баклановым никакого сходства.

Друзья горячо обнялись.

— Это тебя ресторан так преобразил? — внимательно разглядывая Бакланова, спросил Костров.

— Да, после ресторанчика, — с усмешкой ответил Бакланов. — По самый гроб я его помнить буду.

— Крепко! — сказал Микулич. — Родная мать не узнает.

— Спасибо, говорю, что хоть жив остался, — махнул рукой Бакланов. — Это главное. Я потом уже узнал, что после взрыва мало кто ноги унес.

— Но как же все это получилось? — спросил Беляк, вспоминая тот последний перед взрывом ресторана разговор, когда Рузметов наставлял Бакланова и советовал ему быть особенно осторожным в момент поджигания шнура.

— Так вот и получилось… Не нарочно же я. Не враг самому себе. Действовал правильно. Все помню, ровно это вчера происходило. Отлично знал, что в моем распоряжении оставалась минута или полторы. Но подвел меня этот старый хрыч Расторгуев. Только я вошел в свою комнату, запер дверь на крючок, выдвинул ящик стола, в который был выведен шнур, чиркнул спичку и опять задвинул ящик, как слышу — кто-то дергает дверь. Потом голос Расторгуева: «Открой, Иван Тимофеевич!» Я обмер. Но мне-то ведь все равно надо было выходить через эту дверь, не оставаться ж в комнате. Думаю: времени еще хватит — где полторы, там и две минуты. Надо бы мне открыть дверь, оттолкнуть Расторгуева и бежать, а я впустил его и стою как вкопанный. Он вошел, посмотрел на меня и спрашивает с усмешкой: «Деньги считаешь, что ли?» И тут я только сообразил, что стою и шепчу про себя, как учил Усман: «Тридцать один, тридцать два, тридцать три…» — секунды высчитываю. Уже к минуте подходит. «Пойдем», — говорю Расторгуеву. А он мне показывает на ящик стола: «Цигарку-то куда засунул! Гляди, дым валит! Пожару еще наделаешь. Загаси». И зачем я решил вернуться к столу, вместо того чтобы выскочить вон, не знаю. Только сделал шаг, и вдруг — хрясь!… И больше ничего не помню.

Впервые очнулся Бакланов, по его подсчетам, на третьи сутки, в поезде, по дороге в Германию. Его эвакуировали с несколькими тяжело раненными немецкими офицерами в специальном санитарном вагоне: приняли, вероятно, за какую-то высокопоставленную личность, приглашенную на банкет.

Полученные раны и сотрясение мозга приковали его на долгие месяцы к постели. За это время он успел побывать в больницах Берлина, Франкфурта, Лейпцига. Его дважды оперировали. Врачи сомневались в благополучном исходе, но здоровый организм поборол все.

— Инвалид я теперь вкруговую. Жинка не примет, скажет: «Иди туда, откуда пришел».

Бакланов засмеялся. Несмотря на все пережитое, он не потерял бодрости.

— Ничего она не скажет, чего зря на бабу наговариваешь? — упрекнул Микулич.

— Все может быть, — возразил Бакланов. — Я ведь и в самом деле инвалид полный. Раньше была одна нога не в порядке, а теперь рука прибавилась. Хромой да безрукий. Да вот это еще. — Он ткнул