Зарубин, пристально посмотрел на радиста и сказал:

— Нет, не торопись. Садись-ка вот сюда, поговорим немного.

Топорков сел рядом с командиром отряда.

— Сколько лет тебе? — поинтересовался Зарубин.

— Через месяц будет восемнадцать…

— Так, — сказал Зарубин и прищурил один глаз. — Комсомолец?

Топорков кивнул головой.

— Откуда сам?

— Из Тулы.

— Родители есть?

По лицу паренька пробежала тень. Он помедлил немного с ответом, потер ладонями колени, потом стал рассказывать. Он родился в семье врача. Отец — хирург, с первых дней ушел на фронт и погиб под Черниговом. Мать — тоже врач, работает сейчас в госпитале. Младшая сестра, Надя, живет в Свердловске, у тетки. Сам он не успел до войны закончить десятилетку. Работать в тылу противника пошел добровольно. Окончил трехмесячные курсы радистов и вот сейчас переброшен сюда…

Окончив свой короткий рассказ, Топорков посмотрел на всех, как бы ожидая новых вопросов, но их не было.

— Доволен, что попал к нам? — спросил Добрынин.

Паренек пожал плечами и неопределенно сказал:

— Посмотрим. — И, оживившись, добавил: — Я вам ежедневно в начале первого буду давать сводку Совинформбюро, могу даже в двух-трех экземплярах, я специально прихватил копировальной бумаги.

— Это будет очень хорошо, — сказал Зарубин.

— Потом можно подумать насчет радиофикации лагеря… Я посмотрел… Это несложно, только хорошо бы наушники достать.

— Обязательно достанем, — с улыбкой обещал Зарубин. — Из-под земли выроем, а достанем… — И, немного подумав, обратился к Пушкареву: — Давайте его поселим в окружкомовской землянке. А? Ему никто не должен мешать, да и вообще рация — святая святых.

— Правильно, товарищ капитан, — бодро подтвердил Топорков.

— Приветствую, — сказал Пушкарев.

— И дадим ему для охраны Дымникова. Пусть живут вместе… — продолжал Зарубин. — Как ты смотришь, Федор Власович?

— Не возражаю; — ответил Добрынин.

Когда радист вышел, Пушкарев еще раз прочел обе радиограммы, постоял в раздумье и проговорил:

— Теперь мы заживем по-иному. Определенно, по-иному. А ты говорил, Валентин Константинович…

— Что я говорил? — спросил удивленный Зарубин.

Пушкарев нахмурился и махнул рукой.

— Ничего ты не говорил. Это я заговорился! Дай вот я тебя лучше поцелую, — неожиданно предложил он, облапил изумленного Зарубина, крепко поцеловал его в губы и, махнув рукой, быстро вышел из землянки.

Сцена эта всех взволновала. Все сидели несколько, минут в молчании…

— Горячее у него сердце, — тихо сказал Добрынин. — Только работой и живет… хочет заглушить свое горе. Понаблюдайте: он никак не может оставаться один, все стремится быть на людях. Тяжко ему одному, а ведь молчит.

— А какое у него горе? — поинтересовался Костров.

— Я тоже ничего не слышал, — удивился Зарубин. — Он никогда не говорил сам, и никто мне не рассказывал.

— Никто и не знает: только я да он. Да и мне не он сказал, а секретарь горкома, в последний день перед отъездом. Ведь у него жена и сын сгорели.

— Как сгорели? — переспросил Костров.

— Так сгорели… в вагоне, под Карачевом. Поезд шел, на ходу его подожгли самолеты, и полсостава сгорело…

— И это точно установлено? — взволнованно спросил Костров.

— Ну, а как же! Опознали их, похоронили…

Зарубин, казалось, не слушал; он стоял спиной к Добрынину и Кострову и пристально смотрел в маленькое, поднятое вровень с землей окошко землянки. Как много за войну ему довелось видеть чужого горя!… Как будто можно было уже и привыкнуть к этому. Но нет, каждый новый печальный случай неизменно растравлял и его боль, заставляя его страдать вместе с теми, кого постигло горе.

…В середине дня, когда Зарубин и Костров подготовились уже к выходу на операцию, в землянку ворвался, как всегда шумный и энергичный, Пушкарев. За ним следовал Багров.

— На вот, читай, — сказал Пушкарев и подал Зарубину клочок бумаги.

Письмо было адресовано Пушкареву, и писал его Беляк. Командир отряда прочел:

«С такими людьми, как податель этой записки и его тесть, газету мы организуем. Прошу выслушать его и наметить план действий. Одному мне не под силу. Жду указаний. Дмитрий».

— Садись, товарищ Багров, и рассказывай, — дружелюбно предложил Зарубин и взглянул на часы.

Багров попробовал рукой прочность топчана, уселся, громко откашлялся и начал рассказ. Первым долгом он сообщил о расправе с предателем Брынзой.

— Это надо же додуматься! — слегка улыбнувшись, сказал Костров. — Повесился!

— Ай да Беляк! — похвалил Зарубин.

Потом Багров рассказал о типографии. Здесь дело обстояло так: для печатания газеты в одну четверть листа нужна была или тигельная печатная машина, именуемая «американкой», или же простой тискальный станок «катушка». Кроме того, требовалось около тридцати килограммов текстового шрифта, восемьдесят килограммов заголовочного, килограммов пять-шесть пробельного типографского материала, четыре кассы для шрифта, краска, валик, мраморная доска, ну и, конечно, бумага.

Зарубин посмотрел на Пушкарева, сдержал улыбку и почесал затылок. Добрынин крякнул.

— Ладно, не кряхти, — сердито буркнул Пушкарев. — Маловеры!…

— Тестю моему известно, — продолжал Багров, — что в одном из районных центров в подвале бывшего здания типографии есть станок. Он говорит, что этот станок нас вполне устроит. А все другое, кроме бумаги, берется достать Беляк.

Все оживились.

— Вот это уже конкретно и интересно, — сказал Зарубин.

— То-то и оно! — нравоучительно заметил Пушкарев.

— Значит, станок этот подойдет? — спросил Добрынин.

— Тесть видел его еще до войны и говорит, что подойдет, — ответил Багров.

— Надо его оттуда выцарапать во что бы то ни стало, — стукнув кулаком по столу, заявил Пушкарев. — Где этот райцентр? Ну-ка, дай твою карту, Валентин Константинович. Станок этот тяжел?

— Пустяки, килограммов шестьдесят. Я могу на горбу притащить, — серьезно сказал Багров.

Зарубин разложил карту. Все сгрудились у стола. Костров быстро нашел нужный пункт и курвиметром провел от него извилистую линию до лагеря. Получилось двадцать восемь километров.

— Расстояние небольшое, — поглаживая лоб, заметил Зарубин.

— Поручите мне это дело, я его обтяпаю, — предложил Багров.

— Возьмитесь-ка вы, товарищ Костров, за эту операцию, — как бы не слыша предложения Багрова, сказал Зарубин. — Нехорошо будет, если повторится та же история, что была с кирпичом. Станок надо взять, но так, чтобы никого не потерять. Предварительно тщательно разведайте подходы, выясните, сколько солдат там, какая охрана. Включите в это Рузметова, а Багров займется другим…

— Есть! — коротко ответил Костров и наклонил голову.

— А насчет бумаги я попрошу Большую землю. Бумага у меня будет, — решительно заявил