— Разве такая просьба не удивительна из женских уст? — спросил Аброгастес.

— Только не от такой женщины, как эта! — крикнули в толпе.

— Прошу вас, господин, — умоляла Гута.

— А ты неплохо выглядишь, — заметил он.

— Да-да, я смогу угодить!

— Я бы перерезал тебе горло, как только насмотрелся бы на тебя, — зло сказал он.

— О, нет, не надо, господин!

— Но твое тело выглядит аппетитно.

— Да, позвольте угодить вам, господин!

— А ведь без одежды ты недурна собой, — с удивлением продолжал прозревать Аброгастес.

— Спасибо, господин.

— Интересно, сколько бы за тебя дали на торгах? — размышлял Аброгастес.

— Прошу вас, не говорите обо мне так, — зарыдала Гута.

— Возможно, твоей красоты хватит, чтобы купить твою жизнь, — решил Аброгастес.

— Да, да!

— Или хватит только на время.

— Вы так великодушны, господин! — с радостью закричала она.

— Да, выкупить ненадолго твою жизнь, — продолжал он, — но не свободу.

— Господин! — вскрикнула она. — Нет, не надо!

— Если хочешь, ты можешь объявить себя рабыней, — предложил Аброгастес.

— Но тогда я стану всего лишь тварью, как свинья или собака!

— Нет, еще ниже, — возразил Аброгастес.

— О, не надо, господин!

Аброгастес подал знак, и воин за спиной Гуты схватил ее за волосы и оттянул голову назад. Холодное лезвие ножа приблизилось к ее горлу.

— Нет! Нет! — завопила Гута, отчаянно вырываясь.

По знаку Аброгастеса воин отпустил ее и отошел.

— Я объявляю себя рабыней, — отчетлив произнесла Гута. — Я — рабыня.

Ропот удовлетворения прокатился по толпе ибо мужчины уже утратили всякое уважение бывшей жрице тимбри и относились к ней, как к любой рабыне.

— Теперь на тебя может претендовать любой, — сказал Аброгастес. — Я беру тебя.

— Да, господин.

— Чья ты рабыня?

— Ваша, господин.

— Пусть твое имя будет «Гута». Принесите ошейник для этой рабыни, — приказал Аброгастес, — и потяжелее.

Принесли ошейник и надели на рабыню. Он был тяжелым, из железной полосы в полдюйма толщиной и два с половиной дюйма высотой. Ошейник крепко охватывал шею и запирался на замок сзади.

Гута поморщилась.

— Ползи к моему сыну, Ортогу, — сказал Аброгастес, — и целуй ему ноги.

Гута повиновалась, со страхом поглядывая на Ортога, но тот будто не замечал ее.

— Как тебе нравится моя новая рабыня? — спросил Аброгастес.

Ортог пренебрежительно взглянул на Гуту и отвернулся.

— На торгах можно найти и получше, — сказал он.

— Сюда, — щелкнул пальцами Аброгастес, — ложись здесь, рядом с моим троном, на помост.

Гута подползла на коленях и сжалась справа от Аброгастеса.

— Посмотри на меня, — приказал он. — Когда у женщин есть власть, они опозорены.

— Да, господин.

— Значит, у них не должно быть власти.

— Да, господин.

— А у тебя сейчас есть власть?

— Нет, господин.

— Ты совершенно бесправна?

— Да, — тихо сказала Гута и поправилась: — Да, господин.

Аброгастес вновь обратился к оруженосцу, стоящему сбоку.

Никем не замечаемая, обнаженная Гута в ошейнике, лежащая справа от трона Аброгастеса, обменялась взглядами с Геруной, которая в своих королевских одеждах сидела на стуле, выпрямив спину. В глазах Геруны промелькнула странная смесь чувств — ненависти, презрения, жалости и многих других, среди которых мощно нарастало одно, которое Геруне не удавалось подавить — неприязнь. Но Гута быстро отвела глаза, вероятно, не заметив этой неприязни и боясь встретиться взглядом со свободной женщиной. За такое рабынь наказывали. Гута сама была подавленной, пристыженной и испуганной. Но она осознавала, что сейчас в ней вырастает долго и безуспешно подавляемая радость — невероятная радость и облегчение, которое, как это ни парадоксально, можно испытать лишь при полном освобождении. Ей казалось, что каждая клетка ее тела возвращается к жизни. Если бы она не была так напугана, она бы заплакала от бессилия. Но Гута слишком хорошо ощущала тяжесть ошейника на своей шее. Его надели, и теперь она не могла бы снять ошейник, подобно любой другой рабыне. Она шевельнулась, но тут же застыла, испугавшись, что кто-нибудь заметит ее движение. Ей было необязательно надевать такой громоздкий, неудобный ошейник — вполне хватило бы легкого. Но Гута знала, что такие вопросы решать не ей.

Она приподняла голову и тут же смутилась, задрожав под чьим-то взглядом. Как он осмелился смотреть на нее! Неужели он считает ее рабыней! Ну конечно, ведь она и есть рабыня. Гута поняла, что теперь она станет бояться мужчин. Она знала, что принадлежит им и должна служить.

Внезапно она вспомнила, что ее, как рабыню, должны заклеймить. Вряд ли Аброгастес будет ставить клеймо своей рукой — это было бы слишком большой честью. Нет, скорее всего это сделает кто-нибудь из слуг Аброгастеса, умеющий обращаться с женщинами и железом — он заклеймит ее, как множество других рабынь. Она надеялась, что клеймо будет не слишком уродливым, и тем не менее это клеймо уже не смыть, его значение известно на множестве планет.-

Подняв голову, она заметила, что еще один мужчина наблюдает за ней, лежащей, как собака, у ног хозяина. На нее еще никогда так не смотрели!

Гута знала, что должна служить мужчинам безотказно, во всей полноте своей так тщательно скрываемой женственности — впредь ей запрещено быть холодной и равнодушной. Она должна научиться покорности и чувственности. Незачем добиваться, чтобы ее этому научила плеть. Еще один мужчина взглянул на нее. На ней еще нет клейма! Гута надеялась, что клеймо не слишком обезобразит ее, и уверяла себя в этом. Но ее заклеймят так, что ее положение станет понятно жителям тысяч галактик. Борясь с этими смешанными и возбуждающими чувствами, она лежала у ног хозяина.

К Аброгастесу подошел воин и что-то зашептал ему на ухо. Аброгастес нетерпеливо кивнул, и это не ускользнуло от внимания Юлиана. Затем Аброгастес обратился к оруженосцу:

— Так ты будешь служить мне?

— Нет, господин.

— На плаху, — отрезал Аброгастес.

— Ты отказываешь мне даже в достойной смерти, — заметил оруженосец.

— Да, — кивнул Аброгастес. Отшвырнув воинов, которые держали его, оруженосец сам встал на колени и положил голову на плаху.

Мастеровой взялся за тяжелое тесло.

— Стой, — сказал Аброгастес, и мастеровой опустил инструмент. — Ты бы вошел в шатры Крагона?

— Да, господин.

— Тогда ты должен умереть от оружия, — продолжал Аброгастес, — но при одном условии.

— Каком? — спросил оруженосец.

— Отрекись от своего повелителя.