— Ты молодец, Флора, — похвалил стражник. — Трудно поверить, что ты уроженка Тереннии.

Она молчала, не зная, позволено ли ей говорить.

— Ты изумительно красива. Иногда женщины с таких планет, как Теренния, когда они смиряются, становятся самыми лучшими, женственными, мягкими, усердными, покорными, смирными и чувственными, самыми неудержимыми в страсти, беспомощными, бесстыдными и прекрасными. Однако все это зависит прежде всего от самой женщины.

Он коснулся плетью ее щеки, и она слегка придвинула щеку поближе, взглянув на стражника.

— Ты понимаешь, что теперь Теренния для тебя навсегда осталась в прошлом — понимаешь, девочка?

— Да, господин.

Он рассматривал ее.

— Ты достаточно красива, чтобы можно было продать тебя в самую знатную семью на планете удовольствий. И по мере учебы ты станешь еще более красивой, беспомощной и желанной, — продолжал он. — Ты еще не знаешь, сучка, презренная, робкая и наивная, стоящая на коленях передо мной, какой беспомощной ты станешь, как будешь зависеть от милосердия мужчин и от своих желаний. Ты не мужчина.

— Нет, господин.

— Что от тебя можно требовать?

— Все.

— Чего можно ожидать от тебя?

— Всего, — ответила она.

— Ты будешь пылкой, преданной и верной? — спросил он.

— Да.

— И ты должна быть покорной.

— Да.

— Какова твоя покорность?

— Она немедленная и полная.

— На что ты надеешься?

— Что мне удастся угодить.

— Каковы твои намерения?

— Постоянно и изо всех сил угождать.

— Каким ограничениям ты подчиняешься?

— Для меня не существует различий или ограничений.

— Никаких?

— Совершенно никаких.

— И ты будешь угождать всецело и полностью?

— Да, господин.

Он вновь оглядел ее.

— Со временем, Флора, — сказал он, — ты, такая женственная и мягкая, податливая и беспомощно чувственная, станешь достойной жалости, станешь сном наслаждения для мужчины, конечно, оставаясь ничтожной сукой, презренной и жалкой, но такой, за которую не жаль отдать целую планету.

Она не ответила — не знала, позволено ли ей это.

— Выходи из клетки следом за мной, — приказал он.

Он вышел, а она последовала за ним на четвереньках, ибо не получила позволения встать. В зале она ждала, стоя на четвереньках в шеренге других девушек, которых вывели из клеток раньше нее. Потом, когда все рабыни были в сборе, они последовали за стражником по дому знатока — опустив головы, не получив разрешения поднять их, рабыни шли мимо клеток по коридору, одному из нескольких в доме, направляясь в уборные и умывальные, потом в столовую, где их кормили объедками, а потом в учебные комнаты.

Она стремилась научиться всему, что ей только позволяли.

Она не верила, что уже научилась всем тем вещам, о которых раньше даже не мечтала.

Ее учили также мелким хозяйственным делам — тем самым, о которых прежде она и понятия не имела, но теперь подходившим ей. Этим ей давали понять, кто она такая, а также всем тем, кто был подобен ей, оказался в том же положении со своими изящными, хрупкими ручками.

Кроме того, она стала ощущать в себе нарастающую чувственность и желание.

Она уже подозревала, чего могут желать от нее мужчины, догадывалась о том, насколько она зависит от их милости.

Она надеялась, что над ней сжалятся и будут к ней добры — хотя бы потому, что она так беспомощна, ничтожна, отчаянно чувственна, и всего лишь рабыня.

— Неплохой шатер, — заметил Отто.

— Может, нам придется умереть в нем, — отозвался Юлиан.

В шатре толпились приближенные Ортога. Среди этой аристократии находились представители разных племен, народов и культур. Здесь же стояли писцы для составления документов, фиксации событий и подписывания бумаг. В центре шатра было свободное место. На этом пятачке на грязном, усыпанным тростником земляном полу со скрещенными на груди руками стоял Отто. Позади него, слева, держался Юлиан, более заметный со стороны, чем он мог бы того пожелать. Он намеревался держаться в толпе, но был вытолкнут вперед после того, как Хендрикс с презрением указал на него стражникам. Хендрикс считал не лишним, чтобы ничтожный спутник Отто, босоногий оборванец, гражданин Империи, без свиты, знаков отличия и прав — словом, всего лишь презренный раб — оказался на виду. Так Хендрикс дал понять Ортогу и всем остальным, что Отто прибыл один, несмотря на свой титул вождя вольфангов. Разве не выглядел он смешным без свиты? Куда делись его стражники, вассалы и приверженцы? Как ничтожны и малодушны, слабы и трусливы оказались вольфанги! Прославленного вождя сопровождали не слуги с дарами в руках и не невозмутимая стража с блестящими мечами и щитами из яркого, гладкого металла, а один оборванный парень, босоногий и грязный — такой, который мог бы днем пасти хозяйских свиней, а по ночам делить с ними хлев. Тем более, что он некогда был гражданином презренной Империи! Конечно, Отто сам не захотел, чтобы Астубакс, Аксель или кто-нибудь из знатных вольфангов сопровождал его на планету встречи. То, что предстояло совершить, касалось только вождя, если вообще его ждал успех. Место вольфангов было со своим племенем. Если вождь потерпит поражение, они должны поддержать народ и помочь ему — либо подчинившись требованиям алеманнов и поставляя им дань, либо, если это окажется невозможным, вновь увести народ в леса и спрятаться там, то есть еще раз бежать, как вольфанги бежали уже не раз от алеманнов, дризриаков или ортунгов. Юлиан попросил разрешения сопровождать Отто, и тот согласился. У Юлиана были свои причины на то, чтобы настаивать, а у Отто — причины на то, чтобы дать согласие.

— Хорошие рабыни, — заметил Отто, взглянув вправо от помоста, находящегося в нескольких футах перед ним. Там на коленях стояли три белокурые рабыни — женщины, захваченные на «Аларии». Будучи на корабле, Отто часто встречался с ними — ив столовой, и в коридорах, хотя, конечно, тогда они выглядели иначе. После атаки и абордажа корабля, хотя Отто не видел их, женщин приковали цепями к сцене в зале корабля — той зале, где Ортог разместил свой штаб.

— Они красивы и хорошо сложены, — добавил Отто.

— Да, — согласился Юлиан.

Заметить это не составляло труда. Женщины уже давно лишились аристократического великолепия своих баснословно дорогих одежд, роскошных покрывал и драгоценностей, которые Отто видел на них раньше, на корабле. Сейчас они были облачены, как и в том случае, когда стояли у сцены на «Аларии», только в собственные цепи.

— Они явно рабыни для показа, — сказал Юлиан.

— Но, конечно, их часто используют в других целях, — добавил Отто.