В комнату для допросов влетел Ги Воден. Покровительственно возложил руку мне на плечо и объявил:

– Тебе нужно отдохнуть. Я только что говорил с Наваррой. Ты уж прости, Паскаль, я никак не думал, что ты настолько переживаешь. К тому же Софи уехала в Монпелье…

Ги мог и не говорить, что, с его точки зрения, у меня нервный срыв.

– Это совсем не то, что ты думаешь! – возразил я. Но я знал, что это безнадежно.

– Знаю, знаю. Наварра мне рассказал, что ты лунатик. Ты уж прости, но что-то не очень верится. – Воден горько вздохнул. – Ты замечательный врач, но тебя явно занесло. На редкость непрофессионально. Знаешь, у меня сейчас завал. Поболтать не смогу. Но воспользуйся моим советом: возьми больничный – а показания напишешь после. Отстранись от ситуации.

Затем пришла Жаклин. Явилась с пакетом черного винограда и водрузила его на стол. Сообщила, что встретила на улице Водена, и он ей все рассказал.

– Это Луи тебя надоумил, – заявила Жаклин. Она подвинула ко мне пепельницу для косточек и начала отщипывать для меня самые красивые виноградинки. Я молча ел виноград, а Жаклин сидела и смотрела – как будто ждала, когда подействует лекарство. Я и впрямь чувствовал себя благодарным инвалидом.

– Но Ги сказал… – произнес я.

Жаклин фыркнула:

– Ты что, не знаешь Ги? Он просто не хочет неприятностей на свою голову.

– Скажи Натали, – попросил я. – Она поверит. Поговори с ней, Жаклин. Пожалуйста.

Жаклин улыбнулась, но как-то неуверенно.

– Конечно, поговорю, – быстро сказала она. И вручила мне большую виноградину. Темную, как кровь. – Чем больше народу верит, тем лучше. Я, кстати, не теряла времени. Мне звонила Софи. Она все знает от Ноэль. Ужасно расстроена. По-моему, и хочет вернуться, и одновременно не хочет. Что ей сказать, если она снова позвонит?

Я понимал, почему Софи предпочитает оставаться в стороне. К чему она сейчас вернется? Я ведь не переменился. Я так же безнадежно и нелепо влюблен в Натали Дракс. Вопреки себе, вопреки всем инстинктам, что внушали мне проявить здравомыслие, я поддался тому, что не мог контролировать. Я не переменился. И не хотел меняться.

– Передай Софи, что со мной все в порядке. Я просто хотел, чтобы она была в курсе. – Я подумал о Натали. О письмах. Ты не должна подпускать к себе мужчин. Будут неприятности. Инсулин. Хлороформ. Мышьяк. Газ зарин. Семена люпинов.

Луи заставил меня выписать своей матери яд. Эмоционально травмированный ребенок с Эдиповым комплексом, объяснял Перес.

В коме Луи Дракс хотел, чтобы его мать умерла.

Но почему? Что это за ребенок, если хочет покарать мать, которая любит его? Желает таких бед женщине, которая и без того ни жива ни мертва?

Жаклин ушла. Я доел виноград и выложил на столе косточки концентрическими кругами. Странное дело, но меня это успокоило и отвлекло от любых мыслей.

Густав подбирает большую еловую ветку с шишками, чиркает спичкой и поджигает с самого кончика, и тогда хвоя шипит в огне, а Густав поднимает ветку и машет. Сыплются искры, а я кашляю.

Каждому ребенку нужен взрослый друг, которому он мог бы доверять. Так Маман говорила. Но кто этот взрослый друг? И как его распознать?

– Ты когда-нибудь зажигал такой факел?

– Не-а. Здоровско.

Густав держит меня за руку точно как Папa. Только Густав гораздо медленнее Папa, потому что хромой. У Густава переломаны все косточки, и еще он худой, потому что ему нечего есть. Он слабый, как девятилетний мальчик, – ткнешь его пальцем, и он упадет. В драке я бы его одолел или даже мог бы случайно убить. Точно вам говорю, такое бывает. Например, кто-нибудь разозлится и уже не понимает, что творит, а потом жалеет, но уже ничего не поделаешь.

Стемнело, слышно, как ухает сова, в воздухе пахнет горелым от леса, который горит, и если посмотреть вниз на холм, виден красный огонек нашего костра, но он, наверное, приближается, потому что огонь распространяется со скоростью потопа, только огонь может забраться наверх, а вода не может, если это не какая-нибудь гигантская приливная волна под названием цунами, она способна опустошить целые местности, напр. несколько Карибских островов. Я иду с Густавом и крепко сжимаю его руку, в которой чувствуются все косточки, и до меня кое-что начинает доходить. Я должен рассказать об этом доктору Даннаше, потому что, если тебе грозит опасность, нужно рассказать взрослому, которому доверяешь. Но доктор Даннаше куда-то исчез, и я не слышу его голоса. Он всегда был рядом, как будто в другой комнате или под водой с гигантскими трубчатыми червями. А теперь растаял, как звезда. Папa однажды рассказывал про такие звезды: смотришь на звезду, а на самом деле ее уже нет, она исчезла, а вместо звезд видишь свет – это все, что от нее осталось. Но иногда действительно видно, как исчезает звезда. Вот ты смотришь на нее, но стоит моргнуть или отвернуться на секунду, а звезды уже и нету. И вот я то ли моргнул, то ли отвернулся, и доктор Даннаше исчез, а вместе с ним пропали остальные – Маман и медсестры… Куда подевался «l'Hopital des Incurables»? Может, если я и захочу туда вернуться и рассказать все доктору Даннаше, я все равно не смогу. Я чувствую, как приближается опасность, и мне страшно.

– Мы почти на месте, – говорит Густав. – Держись меня, мой маленький джентльмен.

Но потом Густав спотыкается о корень и падает, и тогда я замечаю, какой он тощий – аж все ребра торчат, и Густав лежит на земле, отхаркивает водоросли и мокроту, и мне от этого еще страшнее, потому что вдруг он умирает быстрее, чем я думал, и, может, это я его убиваю – может, в этом опасность. Я хочу поднять Густава, но он слишком тяжелый, и я сижу возле него и жду, когда он отдышится, чтобы отправиться дальше. И мы идем дальше, только совсем медленно, потому что силы у Густава иссякли, он разрядился, как батарейка 3-А.

Потом, кажется, мы спим, потому что просыпаемся в другом месте. Тут холодно, медленно светает, а мы сидим на склоне какой-то горы и видим внизу огромную дыру, черную и зловещую, а из нее идет холодный воздух, как будто кто-то дышит на морозе.

– Нам туда, – говорит Густав. – Нам нужно спуститься. Ты ведь любишь лазать по горам, мой маленький джентльмен.

Только мне страшно. Обрыв очень крутой, а человеку, у которого переломаны все косточки и он весь забинтован и совершенно без сил, туда и вовсе не спуститься. И еще я не хочу идти туда с Густавом, потому что если мы попадем в эту дыру, как мы выберемся наружу? Нам оттуда уже не вылезти. Это отстой, и мне бы нужно поговорить с доктором Даннаше или даже с Жирным Пересом, рассказать про страх, который сжимает меня, как будто огромная змея, вот-вот кости хрустнут. Но никого нет, только я и Густав, обмотанный окровавленными бинтами, а если ты делаешь в жизни выбор, это твой выбор, и больше ничей.