потайные отверстия для наблюдения. Он чувствовал выступивший на лбу пот и ощущал серединой спины спрятанную там финку.
Абдолла-хан знал, что нож при нем и что Эрикки не задумываясь пустит его в ход. Но хан дал ему пожизненное разрешение оставаться вооруженным в его присутствии. Два года назад Эрикки спас ему жизнь.
Это случилось в тот день, когда Эрикки просил у него разрешения жениться на Азадэ и получил высокомерный отказ:
– Нет, клянусь Аллахом, мне не нужны неверные в семье. Покинь мой дом! Приказываю в последний раз!
Эрикки поднялся с ковра с бездонной тоской в сердце. В этот момент за дверью раздался шум, потом выстрелы, дверь распахнулась, и два человека, наемные убийцы, вооруженные автоматами, ворвались в зал, пока другие вели перестрелку в коридоре. Телохранитель хана успел убить одного, но второй буквально изрешетил его пулями и навел автомат на Абдоллу-хана, остолбенело сидевшего на ковре. Прежде чем убийца успел нажать на курок второй раз, он умер с ножом Эрикки в горле. Эрикки одним прыжком оказался возле него и вырвал автомат из рук и нож из горла как раз в тот миг, когда еще один убийца прорвался в зал, поливая все перед собой свинцом. Эрикки ударил его автоматом в лицо, убив наповал – удар был настолько силен, что почти оторвал человеку голову, – и выскочил в коридор, обезумев от ярости и жажды крови. В коридоре трое нападавших и два телохранителя лежали мертвые или умирающие. Оставшиеся в живых убийцы бросились наутек, но Эрикки срезал их длинной очередью и понесся дальше. Только когда он нашел Азадэ и увидел, что с ней все в порядке, кровавая пелена спала с глаз, разум очистился, и он успокоился.
Эрикки помнил, как оставил ее и вернулся в тот же Большой зал. Абдолла-хан все так же сидел на коврах.
– Кто были эти люди?
– Наемные убийцы… враги, как и охранники, которые позволили им прорваться сюда, – злобно ответил Абдолла-хан. – Это по воле Аллаха ты оказался здесь, чтобы спасти мне жизнь, это по воле Аллаха я до сих пор жив. Ты можешь взять Азадэ в жены, да, но, потому что ты мне не нравишься, мы оба поклянемся перед лицом Аллаха и… чему ты там у себя поклоняешься… никогда не говорить о религии или политике, твоего ли мира, моего ли; тогда, возможно, мне не придется приказывать, чтобы тебя убили.
И вот теперь те же черные холодные глаза в упор смотрели на него. Абдолла-хан хлопнул в ладоши. Дверь тут же отворилась, и на пороге возник слуга.
– Неси кофе! – человек заспешил прочь. – Я оставлю тему твоего мира и перейду к другой, которую мы можем обсуждать: моя дочь, Азадэ.
Эрикки насторожился еще больше, не зная наверняка, насколько велика власть, которой над нею обладает ее отец, или насколько велики его собственные права как ее мужа, пока он находится здесь, в Восточном Азербайджане. Если Абдолла-хан действительно прикажет Азадэ вернуться в отчий дом и развестись с ним, послушается ли она? Думаю, да, боюсь, что да – она отказывалась выслушивать хотя бы единое слово против отца. Она даже оправдывала его параноидальную ненависть к Америке, объясняя ему, чем она вызвана:
– Ему приказали поехать туда, учиться в университете, Эрикки, приказал его отец, – рассказала ему Азадэ. – Это было ужасное время для него, Америка, этот язык, который он должен был выучить, степень по экономике, которую должен был получить, как того требовал его отец, прежде чем позволить ему вернуться домой. Мой отец ненавидел других студентов, которые смеялись над ним, потому что он не умел играть в их игры, потому что был более грузным, чем они, что в Иране считается признаком преуспеяния и богатства, а в Америке – нет, и он медленнее них усваивал новое. Но больше всего он мучился из-за тех испытаний, которые его вынуждали выносить, вынуждали, Эрикки, есть нечистую пищу вроде свинины, что против нашей религии, пить пиво, вино и крепкие напитки, что против нашей религии, делать невыразимо неприличные вещи и слышать в свой адрес невыразимо неприличные слова. На его месте я бы тоже разозлилась. Пожалуйста, будь с ним терпелив. Разве, когда ты слышишь о Советах, у тебя не ложится кровавая пелена на глаза и на сердце из-за всего, что они сделали с твоим отцом, матерью, с твоей страной? Будь с ним терпелив, молю тебя. Разве он не дал согласия на наш брак? Будь терпелив с ним.
Я был очень терпелив, думал Эрикки, желая, чтобы этот разговор поскорее закончился, терпеливей, чем с любым другим человеком.
– Что насчет моей жены, ваше высочество? – Обычай требовал обращаться к хану таким образом, и Эрикки время от времени делал это из вежливости.
Абдолла-хан холодно улыбнулся ему:
– Меня интересует будущее моей дочери. Это естественно. Каковы твои планы, когда вы приедете в Тегеран?
– Никакого плана у меня нет. Я просто думаю, что будет разумно увезти ее из Тебриза на несколько дней. Ракоци говорил, что им «требуются» мои услуги. Когда КГБ говорит такое, будь то в Иране, Финляндии или даже Америке, лучше всего сматывать удочки и готовиться к неприятностям. Если они похитят ее, я стану как глина в их руках.
– В Тегеране им ее похитить было бы гораздо легче, чем здесь, если это действительно их план… ты забываешь, что здесь Азербайджан, – его губы презрительно скривились, – а не земля Бахтияра.
Эрикки чувствовал себя беспомощным под его пристальным взглядом.
– Я знаю лишь то, что думаю, так для нее будет лучше всего. Я обещал оберегать ее ценой своей жизни и сдержу слово. До тех пор, пока политическое будущее Ирана не определится – вами или другими иранцами, – я думаю, это самый разумный путь.
– В таком случае поезжай, – сказал ее отец, и это прозвучало так неожиданно, что почти испугало его. – Если понадобится помощь, пришли мне зашифрованное послание. – Он на мгновение задумался. Его улыбка стала сардонической: – Пришли мне такое предложение: «Все люди созданы равными». Это ведь еще одна правда, не так ли?
– Не знаю, ваше высочество, – осторожно ответил Эрикки. – Если это так и если это не так, на все, конечно, воля Аллаха.
Абдолла громко расхохотался, встал и вышел, оставив его в Большом зале одного, и Эрикки почувствовал в сердце холодок, глубоко встревоженный этим человеком, чьи мысли ему никогда не удавалось прочесть.
– Тебе холодно, Эрикки? – спросила Азадэ.
– А? Нет-нет, вовсе нет, – ответил он, выходя из своей задумчивости; мотор работал уверенно и ровно, они поднимались по горной дороге к перевалу. Теперь они находились почти у самого гребня. Движение на дороге в обе стороны было редким. За поворотом в стекла автомобиля хлынул солнечный свет, и они перевалили за гребень; Эрикки тут же переключил передачу и начал набирать скорость перед долгим спуском; дорога, построенная по приказу Реза-шаха, как и железная дорога, была инженерным чудом с кюветами, насыпями, мостами, крутыми подъемами и спусками, без ограждения со стороны обрыва, со скользкой поверхностью и снежными наносами по краям. Он еще раз переключил передачу, ведя машину быстро, но аккуратно, радуясь, что им не пришлось ехать ночью. – Можно мне еще кофе?
Она с радостью налила ему еще чашку.
– Я буду рада посмотреть Тегеран. Нужно будет многое купить, Шахразада там, и у меня целый список всякой всячины для сестер и еще крем для лица для мачехи…
Он едва слушал ее, мысли его были заняты Ракоци, Тегераном, Мак-Айвером и следующим шагом.
Дорога вертелась и петляла, уходя вниз. Он сбавил скорость и повел машину более осторожно, следом за ним тянулись несколько автомобилей. Впереди ехала легковушка, по обыкновению перегруженная, и ее водитель вел машину слишком близко к краю, слишком быстро, не убирая палец с клаксона, даже когда было ясно, что освободить ему дорогу было просто невозможно. Эрикки закрыл уши от этого иранского нетерпения, к которому так никогда и не смог привыкнуть, как не смог привыкнуть к совершенно бесшабашному стилю вождения, характерному для всех иранцев, даже Азадэ. Он преодолел очередной слепой поворот, после которого уклон дороги становился еще круче, и там, на прямом участке, увидел тяжело груженый грузовик, с натужным ревом поднимавшийся ему навстречу, и легковую машину, обгонявшую грузовик по встречной полосе. Он нажал на тормоз, прижимаясь к склону горы. В этот момент
