счастливчик. Шахразада говорит, он должен прилететь завтра.
– Надеюсь. У него должна быть для нас почта.
– Ты дозвонился до Энди?
– Нет, так и не дозвонился пока. – Мак-Айвер решил ничего не говорить про танк. – Как ты думаешь, ты могла бы позаимствовать Хасана или кого-нибудь из других ее слуг на пару дней в неделю? Это здорово бы тебе помогло.
– Я не стану просить ее, ты сам знаешь, как теперь обстоят дела.
– Наверное, ты права, черт побери. Как это все меня достало. – Сейчас иностранцам практически невозможно было найти прислугу, какие бы деньги они ни предлагали. Всего лишь несколько месяцев назад было так легко отыскать прекрасных, заботливых слуг, после чего, с их помощью и благодаря нескольким словам на фарси, ведение домашнего хозяйства превращалось в радость, походы по магазинам – в легкие прогулки.
– Это едва ли не самое славное, что было в Иране, – сказала она. – Такая огромная получалась разница: все муки житья в такой чужой стране пропадали разом.
– Ты все еще считаешь ее чужой? После стольких лет?
– Больше чем когда-либо. Вся эта доброта, вежливость у тех немногих иранцев, с которыми мы встречались… мне всегда казалось, что это все было лишь на поверхности, что именно сейчас их подлинные чувства вырвались наружу. Я, конечно, не имею в виду всех и каждого, не говорю о наших друзьях: взять Аннуш, например, я мало кого знаю, кто был бы милее и добрее нее. – Аннуш была женой генерала Валика, старшего из их иранских партнеров. – Большинство жен чувствовали то же самое, Дункан, – добавила она, погруженная в воспоминания. – Может быть, именно поэтому экспатрианты здесь всегда держатся друг друга: эти групповые выезды на теннис, катание на лыжах, прогулки под парусом, уик-энды на Каспийском море – и слуги, которые носят корзины с едой и посудой на пикниках и убирают за нами. Думаю, мы жили как в раю, но теперь это в прошлом.
– Все вернется. Я от души надеюсь, – ради них самих так же, как и ради нас, – что все вернется. Сегодня по дороге домой я вдруг осознал, чего мне теперь не хватает больше всего. Смеха, всего этого смеха. Теперь люди словно разучились смеяться. Я имею в виду на улицах, даже детишки. – Мак-Айвер маленькими глотками потягивал свой виски.
– Да, этого смеха мне тоже очень не хватает. И шаха тоже жалко. Жалко, что ему пришлось бежать: все было так хорошо налажено, упорядочено, если говорить о нашей жизни, и так еще недавно. Бедняга, и до чего же отвратительно мы с ним обошлись, с ним и с его очаровательной женой. И это после всей той дружбы, которой он одаривал нашу сторону. Знаешь, мне ужасно стыдно: он действительно делал все, что мог, для своего народа.
– К сожалению, Джен, для большинства из них того, что он делал, было недостаточно.
– Знаю. Грустно все это. Жизнь иногда очень грустная штука. Ладно, что толку горевать по убежавшему молоку. Ты голоден?
– Еще как.
От свечей в столовой было тепло и уютно, промозглый холод нетопленной квартиры растаял без следа. Задернутые портьеры не пускали ночь в дом. Хасан тут же принес дымящиеся глубокие чашки с разными хорешами – буквально это слово означало суп, но на самом деле хореш представлял собой густое рагу из ягнятины или курицы с овощами, изюмом и всевозможными специями, – и поло, изумительный иранский рис, который сначала слегка обваривался, а потом запекался в смазанном маслом блюде до образования твердой золотисто-коричневой корочки – одно из их любимейших блюд. – Благослови Господь Шахразаду, увидишь ее – и сердце радуется.
Дженни улыбнулась ему.
– Да, она такая, и Паула тоже.
– Ты и сама ничего, Джен.
– Ладно тебе, но за эти слова тебе можно будет выпить еще стаканчик перед сном. Ну, как говорит Жан-Люк
– Джен, я сегодня за обедом столкнулся с Кристианом Толлоненом, ты помнишь его? Друг Эрикки из финского посольства? Он сказал мне, что паспорт Азадэ готов. Это хорошо, но знаешь, что меня ошарашило? Он заметил – так, между делом, – что восемь человек из каждого десятка его иранских друзей или знакомых уже уехали из Ирана, и если этот исход будет продолжаться теми же темпами, совсем скоро в стране останутся одни только муллы и их паства. Тут я стал своих знакомых подсчитывать и, знаешь, пришел примерно к тому же соотношению, если брать тех, кого можно было бы отнести к среднему и зажиточному классам.
– Я не виню их за то, что они уезжают. Я бы сделала то же самое. – Потом она невольно добавила: – Не думаю, что Шахразада уедет.
Мак-Айвер уловил в ее голосе подспудные интонации и изучающее посмотрел на нее.
Дженни поиграла кусочком золотистой рисовой корочки на тарелке и изменила свое решение ничего ему не говорить.
– Только ради всего святого не говори Тому, а то его удар хватит… да я и не знаю, сколько в этом правды, а сколько идеалистических фантазий юной девушки… но она тут мне радостно нашептала, что провела большую часть сегодняшнего дня в Дошан-Таппехе, где, по ее словам, началось настоящее восстание, с автоматами, гранатами и всем остальным…
– Господи!
– …всей душой на стороне, как она их называла, «наших славных борцов за свободу», к которым, как я понимаю, относятся солдаты и курсанты ВВС, несколько офицеров, «зеленые повязки», поддержанные тысячами людей из гражданского населения, против полиции, верных шаху войск и «бессмертных»…
ГЛАВА 8
Аэропорт Бендер-Делама. 19.50. С заходом солнца прибыли новые группы вооруженных революционеров, и теперь охрана стояла у всех ангаров и на всех подходах к аэропорту. Затаки сказал Руди Лутцу, что сотрудникам S-G запрещено покидать территорию аэропорта без разрешения, что они должны продолжать работать как обычно и что один или несколько из его людей будут сопровождать теперь каждый полет.
– Ничего не произойдет, если вы все будете подчиняться приказам, – говорил Затаки. – Эта ситуация временная, пока идет смена незаконного правительства шаха на новое народное правительство. – Иранец старался держаться уверенно, но его нервозность и нервозность его плохо обученных людей выдавала его с головой.
Старк слышал, как иранцы приглушенно переговаривались между собой, и сообщил Руди, что повстанцы в любой момент ждут появления верных шаху войск и начала контратаки. К тому времени, когда ему, Руди и второму американскому пилоту, Джону Тайреру, удалось добраться до радиоприемника в трейлере Руди, сводка новостей почти закончилась, и то немногое, что они услышали, не сулило ничего хорошего.
«…и правительства Саудовской Аравии, Кувейта и Ирака опасаются, что политическая неразбериха в Иране приведет к дестабилизации ситуации во всем регионе Персидского залива, а султан Омана, как нам сообщают, заявил, что проблема заключается не только в опасности распространения смуты, что это еще одно удобное прикрытие для попыток Советской России использовать свою группу государств-прихлебателей для создания в Персидском заливе ни много ни мало колониальной империи, конечная цель которой – обладание Ормузским проливом.
Из Ирана сообщают, что ночью велись ожесточенные бои между взбунтовавшимися, поддерживающими Хомейни курсантами тегеранской базы ВВС в Дошан-Таппехе, на помощь которым пришли тысячи вооруженных гражданских лиц, и полицией, верными шаху войсками и „бессмертным“, элитным подразделением шахской императорской гвардии. Впоследствии к бунтовщикам присоединились свыше пяти тысяч левых из марксистской группы „Сайкал“, часть которых прорвалась в арсенал базы ВВС и вынесла оттуда все оружие…»
– Господи! – вырвалось у Старка.
«…Тем временем аятолла Хомейни вновь потребовал отставки правительства в полном составе и
