Взрыв хохота раздался из группы женщин, окружавших жену Ничак-хана, когда она что-то сказала.

– Так лучше, когда жены радуются, а? Это дар Бога мужчинам, а? – весело заметил хан, и Локарт кивнул, думая про себя, как фантастически повезло Ничак-хану и каким даром Бога была его жена – как Шахразада для него. Он подумал о ней, и ужас прошлой ночи поднялся снова в его душе, вспомнился страх, что он ее едва не потерял, ее безумие и горе, вспомнилось, как он хлестал ее, как видел кровоподтеки на ее лице, когда хотел лишь одного: чтобы она была счастлива и в этом мире, и в следующем, если он есть, следующий.

– И мне повезло, что Аллах научил ее так хорошо стрелять, а?

– Да, – произнес Локарт, прежде чем успел остановиться. В желудке шевельнулся горячий ком, и он обругал себя за то, что потерял сосредоточенность. Он увидел умные глаза старика, пристально разглядывающие его, и торопливо добавил: – Стрелять? Ваша жена умеет стрелять? Пожалуйста, простите меня, ваше превосходительство, я не расслышал вас толком. Вы имеете в виду, из ружья?

Старик ничего не сказал, просто продолжал испытующе смотреть на него, потом задумчиво кивнул. Локарт глаз не опустил и спокойно посмотрел через площадь, гадая про себя, было ли это намеренно устроенной ловушкой.

– Я слышал, что многие кашкайские женщины умеют обращаться с оружием. Похоже, что… э-э… Аллах наградил вас многими благословениями.

Помолчав еще секунду, Ничак-хан сказал:

– Завтра я пришлю вам весть о длине срока, на который согласится комитет. Мир вам.

По дороге на базу Локарт спрашивал себя, угодил ли он в ловушку? Если фраза хана была непроизвольной, вырвалась от гордости за жену, тогда, может быть, может быть, нам ничего не грозит и Скот в безопасности. В любом случае у нас есть время – может быть, есть время; может быть, у Скота его нет.

Солнце ушло с этой части горного плато, и температура быстро упала ниже нуля. Мороз помог ему очистить мозг, но не прогнал тревогу и не поборол его усталость.

Неделя, две недели, несколько дней – времени у тебя немного, думал он. В Тегеране Мак-Айвер рассказал ему, что получил разрешения на вывоз трех 212-х в Эль-Шаргаз для «ремонта». «Том, я пошлю одну из твоих машин, одну отсюда и одну из Ковисса; оттуда – в Нигерию, но, ради всего святого, держи это при себе. Вот документы на вывоз, датированные следующей средой. Я считаю, что лететь нужно тебе самому, выбираться отсюда, пока можно. Выбирайся и оставайся в Эль-Шаргазе, там полно пилотов, которые перегонят твой 212-й дальше».

Мак просто не понимает, думал Локарт. Он вышел из деревьев на открытое место и увидел базу; Скот и Жан-Люк ждали его рядом с 212-м.

Что бы ни случилось, с 212-м я пошлю Скота, подумал он, и приняв решение, почувствовал, что часть тревоги оставила его. Главное решение – начинать эвакуацию или нет? Чтобы принять его, ты должен решить, насколько можно доверять Ничак-хану. Получается, что не слишком.

Главное управление внутренней разведки. 18.42. Прошло всего двадцать три часа с того момента, как Ракоци схватили, а он уже был сломан и выдавал информацию третьего уровня – правду. Первые два уровня были легендами, состоявшими из полуправд, которые заучивались и повторялись всеми профессиональными агентами бессчетное число раз, пока не откладывались глубоко в подсознании в надежде на то, что эти полуправды смогут отвлечь допрашивающих от мысли, что надо копать глубже, или заставят их поверить, что они уже вытянули из допрашиваемого всю правду. К сожалению для Ракоци, люди, которые его допрашивали, были специалистами и все время стремились копнуть еще глубже. Их задача заключалась в том, чтобы пытки не убили его раньше времени. Его задача заключалась в том, чтобы умереть быстро.

Когда его схватили вчера вечером, он тут же попытался ухватить зубами край воротника, где была зашита ампула с ядом, – отработанная реакция, ставшая инстинктивной. Но те, кто его схватил, опередили его, держа его голову откинутой назад, пока его усыпляли хлороформом. Потом его аккуратно раздели догола, осмотрели рот, ища пломбу с ядом, проверили, нет ли капсулы в заднем проходе.

Он ожидал побоев и психотомиметических препаратов: «Если они применят их к вам, капитан Мзитрюк, вам конец, – говорили ему его учителя. – Делать почти нечего, кроме как постараться умереть прежде, чем вы раскроете им все секреты. Лучше умереть до того, как они вас сломают. Не забывайте, что мы отомстим за вас. Мы можем достать людей и через пятьдесят лет, и мы найдем тех, кто вас предал».

Но он не ожидал такого уровня боли, на который они подняли его так быстро, не ожидал тех невыразимых вещей, которые они с ним проделывали: электроды внутрь, в нос, рот, желудок, прямую кишку, на мошонку и глазные яблоки – вкалывая ему наркотики, чтобы он уснул, наркотики, чтобы проснулся, минутами разделяя сон, пробуждение, сон, пробуждение, дезориентируя его, ставя сознание с ног на голову, выворачивая его наизнанку.

– Ради всех святых, Хашеми, – сказал Роберт Армстронг, морщась от дурноты, еще давным-давно, в самом начале, – почему вы просто не вколите ему сыворотку правды, она же у вас есть, к чему все это дерьмо.

Полковник Хашеми Фазир пожал плечами.

– Немного жестокости полезно для души. Клянусь Аллахом, ты же видел файлы, ты видел, что КГБ сделал с некоторыми из наших граждан, которые и шпионами-то не были.

– Это не оправдание.

– Нам нужна его информация быстро, клянусь Богом. Нам необходимо выйти на третий уровень, о котором ты постоянно распеваешь. У меня нет времени на твою запутанную этику, Роберт. Если не хочешь оставаться, можешь уйти.

Армстронг остался. Он закрыл уши звукопоглощающими накладками, чтобы не слышать воплей, всей душой восставая против этих зверств. Это не нужно, теперь – уже нет, говорил он себе, зная, что сам бы уже давно умер на таком допросе.

Он наблюдал через одностороннее зеркало, как два иранца снова занялись Ракоци в маленькой, хорошо оборудованной камере, по-своему жалея его – в конце концов, Ракоци был профессионалом, как и он сам, мужественным человеком, который невероятно долго держался против них.

Внезапно крики стихли, и Ракоци снова замер неподвижно. Хашеми резко спросил в микрофон, соединенный с наушниками на человеке в камере:

– Он мертв? Я же говорил вам, тупые дети собаки, чтобы вы были осторожнее!

Один из двоих в камере был врачом. Наушники у него на голове заглушали все звуки, кроме указаний допрашивающих. Он раздраженно приподнял веки Ракоци и осмотрел глаза, потом проверил пульс.

– Он жив, полковник. Он… запас у него еще большой.

– Дайте ему пять минут, потом будите. И не прикончите его, пока я не прикажу. – Хашеми сердито щелкнул микрофоном и обругал врача. – Мне не нужно, чтобы он сдох, когда мы так близки к тому, чтобы выдоить его полностью. – Он бросил взгляд на Армстронга, его глаза искрились. – Он – лучшее, что нам когда-либо попадалось вообще, а? Клянусь Богом, Роберт, это настоящая золотая жила.

Ракоци уже давно рассказал две своих легенды и потом назвал свое настоящее имя, личный номер в КГБ, где получил образование, родился, женился, жил, назвал своих известных ему начальников в Тбилиси, рассказал об их работе в Иране, с Туде, моджахедами, как и где они поддерживали курдское движение за независимость, назвал имена своих агентов и связных.

– Кто главное лицо КГБ в Азербайджане?

– Я… не надо больше… прошу, остановитеееееесь… это Абдолла-хан из Тебриза… он, только он из значительных лиц и он… он был… он д… д… д… должен стать первым Президентом, когда Азер… Азербайджан с… станет независимым… но сейчас он слишком влиятелен и не… не… независим поэтому… поэтому теперь он Секция 16/а…

– Ты не говоришь нам всей правды. Ну-ка проучите его!

– Но я говорюяговорюяговааааааа…

Потом его опять привели в чувство и бормотание возобновилось, про Ибрагима Кияби, отца Ибрагима, муллу Ковисси, имена студенческих лидеров Туде, про свою жену, про отца и где он жил в Тбилиси и про деда, который работал в царской охранке до того, как стал одним из создателей чека, потом ОГПУ, НКВД и,