Семь часов утра. Прекрасное светлое утро на северном побережье Тахо. Наш дом стоит примерно на полпути к высоким холмам, которые эффектно вздымаются над самым красивым озером в Северной Америке. Из каждого окна дома можно увидеть целиком все озеро, изумительные светлые пляжи, окаймляющие его, а на заднем плане — черные горы, почти весь год стоящие в белых шапках. Само озеро — бирюзово-кобальтовой синевы, такое бездонное, глубокое, электризующее, что закрадывается мысль: а нет ли там, в глубине, огромного генератора энергии? Не верится, что оно само по себе может быть таким синим.

Трейя мирно спит. Я беру с полки бутылку «Абсолюта» и очень аккуратно наливаю в стакан сто граммов. И выпиваю их одним большим глотком. Это позволит мне продержаться до полудня, а за обедом я выпью три баночки пива. Во второй половине дня я тоже буду пить пиво — может быть, пять банок, может быть, десять. На ужин — бутылка вина. Вечером — бренди. Но я никогда не напиваюсь. Никогда не отключаюсь. Даже если я чуть-чуть захмелею, это будет редкостью. Я никогда не буду пренебрегать никакими медицинскими делами Трейи, ни разу не отмахнусь от своих обязанностей. Если вы меня увидите, вам и в голову не придет, что я пьянствую. Я буду бодр, весел, оживлен. Я буду таким каждый день, без единого выходного, целых четыре месяца. А потом я пойду в магазин спорттоваров Энди на Парк-стрит и куплю там ружье, чтобы все это прекратить. Потому что я, как это принято называть, больше уже не в силах.

Прошло уже два месяца с того момента, как Трейя закончила последний курс химиотерапии. Ее невероятная сила и стойкость помогли пройти самый тяжелый период, хотя физически терапия проходила очень болезненно. И вот она снова получила чистое карантинное свидетельство, хотя и с записью о раке, но это ничего не значит: объявить, что ты вылечился от рака, могут, только когда ты умрешь от чего-то другого. И теперь мы снова с надеждой ждем, что все уляжется, и даже подумываем над тем, чтобы завести ребенка, если у Трейи возобновятся месячные. Горизонт опять становится чистым, ясным, манящим.

Но что-то изменилось. Мы оба истощены. Мы оба начинаем расползаться по швам. Словно мы тащили вдвоем тяжелый груз на вершину крутой горы, и прекрасно донесли, и осторожно поставили, а после этого свалились без сил. Хотя напряжение в нас накапливалось постепенно, особенно в последние семь месяцев химиотерапии, мы оба расклеились внезапно. Ощущение было такое, словно накануне жизнь еще была прекрасной, а на следующий день она треснула по всем швам, как старый пиджак. Это случилось так неожиданно, что мы оказались застигнуты врасплох.

Я не собираюсь надолго останавливаться на этом периоде, но и пропускать его тоже не намерен. Для нас это был настоящий ад.

Инклайн-Вилледж — маленький городок с населением около семи тысяч человек, расположенный на северо-восточном побережье озера Тахо, название которого происходит от индейского слова, означающего «высокая вода». (Озеро Тахо — второе по величине высокогорное озеро в Западном полушарии. В нем больше воды, чем в озере Мичиган: как говорится в забавных туристических брошюрках, ее хватит, чтобы затопить всю Калифорнию слоем в тридцать пять сантиметров.) В 1985 году на городок обрушилась странная болезнь, поразившая двести горожан изнурительным недугом, напоминающим множественный склероз в слабой форме. Основными симптомами были небольшой хронический жар, проявляющаяся время от времени мускульная дисфункция, ночная испарина, воспаление и болезненные ощущения в гландах, резкий упадок сил. Из двухсот жертв недуга тридцать были госпитализированы, потому что они в буквальном смысле слова не могли стоять на ногах от истощения. Томография показала многочисленные повреждения мозговой ткани, слегка напоминающие множественный склероз. Самым неожиданным в этой болезни оказалось то, что она, по-видимому, не передавалась от человека к человеку: мужья не заражали ею своих жен, а матери — детей. Никто не мог понять, как она передается; профессионалы в конце концов пришли к тому, что причиной является какой-то природный токсин или кофактор. Впрочем, чем бы ни была эта болезнь, внезапно поразившая тогда город, в следующем году она также неожиданно прекратилась: после 1985 года в этом регионе не было зафиксировано ни одного случая нового заболевания. Просто какой-то «штамм Андромеды»[64].

Все это было настолько странно, что Центр по контролю заболеваний в Атланте вообще отрицал существование этой болезни. Однако доктор Пол Чейни, блестящий медик и одновременно обладатель ученой степени по физике, лучше других понимал, в чем дело, поскольку располагал большим объемом материалов. Он собрал такое количество неопровержимых лабораторных и эмпирических данных, что Центру пришлось пересмотреть свое мнение. Чем бы ни было «заболевание Икс», оно существовало на самом деле.

Мы с Трейей переехали в Вилледж в 1985 году. А я стал одним из злополучных двух сотен.

Среди тех, кто пострадал от этой болезни, примерно треть проболела ею шесть месяцев, другая треть — от двух до трех лет, а оставшаяся треть страдает от нее и сейчас (многие из них до сих пор госпитализированы). Я относился ко второй трети. В числе моих симптомов были мышечные спазмы, сильные судороги, хроническая высокая температура, воспаленные гланды, ночная испарина, а хуже всего — чудовищное истощение сил. Я вставал с кровати, чистил зубы и понимал: на сегодня работы достаточно. Я не мог подняться по лестнице без постоянных остановок.

Сложность была в том, что, заболев, я не знал об этом. «Заболевание Икс» постепенно овладевало мною, и я чувствовал себя все более и более вымотанным, опустошенным, подавленным. Я никак не мог понять, почему мне настолько плохо. А на это накладывалась естественная подавленность из-за состояния Трейи и моей жизни в целом. Моя депрессия — отчасти настоящая, отчасти невротическая, отчасти спровоцированная «заболеванием Икс» — прерывалась только периодически возникающими приступами нервозности, когда отчаяние моей ситуации швыряло меня из депрессии в панику. Было чувство, что я утратил контроль над своей жизнью. Я не понимал, почему должен терпеть удары и издевки, которые посылает мне разъяренная фортуна. Порой на меня накатывали суицидальные мысли.

Но главной проблемой, перекрывающей все остальные, был тот простой факт, что, желая во что бы то ни стало помочь Трейе, я больше года полностью игнорировал свои интересы, свою работу, свои потребности, свою жизнь. Я поступил так по собственной воле, и, если бы такая же ситуация возникла снова, я не колеблясь поступил бы так же. Но теперь я сделал бы это по-другому, позаботившись о системе собственной защиты и с более ясным пониманием того, насколько тяжела ноша человека, который все время поддерживает другого.

За время болезни Трейи я усвоил множество уроков. Одна из самых важных причин, по которой я собираюсь описывать этот невероятно тяжелый период в нашей жизни, заключается в желании помочь другим избежать тех ошибок, которые сделал я. Опубликовав статью о том, что приобретает и теряет человек, поддерживающий другого, и я, и мой издатель были поражены колоссальным количеством откликов, которые она получила. Мне пришли сотни взволнованных писем от людей со всего мира, людей, которые прошли через подобное и которым не с кем было поговорить о трудностях, через которые им пришлось пройти. Но как бы мне хотелось стать авторитетом в этой области, пройдя более щадящий путь!

А тем временем я мучился, «болезнь Икс» шла своим чередом, и мое беспокойство по поводу ситуации в целом — болезни Трейи и собственной грустной судьбы — медленно нарастало, а на все это накладывалась определенная доля настоящего истощения сил. Я полтора года был не в состоянии серьезно заняться своими книгами. До этого писательство было моей жизнью. Это был мой даймон, моя судьба, мое предназначение. В течение десяти лет я писал по книге в год. Как большинство мужчин, я отождествлял себя со своей работой, поэтому когда она неожиданно прекратилась, то завис в воздухе без страховочной сетки. Приземление было болезненным.

Но самым неприятным было то, что я прекратил медитировать. Мое мощное чувство Свидетеля стало медленно испаряться. Передо мной закрылся путь в «центр циклона», и теперь для меня остался только сам циклон. Из-за этого, больше чем из-за чего-то другого, мне было так трудно пережить непростые