Лето мы с Трейей провели в Аспене. В разное время Трейя жила там в общей сложности десять лет; во многих отношениях она считала этот город своим домом. Оставив Финдхорн, Трейя вернулась в Аспен, где вместе с Джоном Денвером, Томасом Крамом, Стивеном Конжером и некоторыми другими участвовала в создании Виндстара (который стал любимым местом Баки Фуллера[26]). Кроме того, она стала членом совета Института Роки Маунтин[27], который возглавляли ее друзья Амори и Хантер Лавинзы, — его обычно называют крупнейшим интеллектуальным центром по проблемам альтернативной энергии. В Аспене у нее было много хороших друзей — Стюарт Мейс (он работал техническим консультантом на съемках «Юкона, сержанта королевской полиции»[28]; лучшая подруга Линда Конжер, Кэти Крам, Энни Денвер, Брюс Гордон, отец Майкл Абдо (тот самый, который венчал нас) и отец Томас Китинг, настоятель Цистерцианского монастыря в Олд Сноумасс[29]. Благодаря этим друзьям и центрам, а также потрясающей красоте тропинок и холмов — и вопреки беспокойным туристам- толстосумам, которые уже тогда стали просачиваться в Аспен, — Трейя и считала этот город своим домом.
Какое это было прекрасное лето! У Трейи было множество удивительных друзей, и я сразу же полюбил их всех. Признаюсь честно: не знаю никого, кто умел бы так же вызывать в людях любовь и преданность; энергия и сила личности, которые Трейя буквально излучала, привлекали в ней и мужчин и женщин, как к прекрасной сирене. Людям нравилось просто быть с ней рядом, находиться там же, где она, и она всегда отвечала взаимностью, никогда не отворачивалась.
Я, разумеется, писал книгу. Она называлась «Трансформации сознания: Созерцательный и конвенциональный подходы к развитию личности». Я писал ее в соавторстве в Джеком Энглером и Даниэлем П. Брауном, двумя гарвардскими профессорами, специализировавшимися на восточных и западных психологических учениях. Суть книги состояла в следующем: если мы возьмем различные психологические модели, разработанные в западной науке (фрейдизм, когнитивную психологию, лингвистическую психологию, психологию объектных отношений и т. д.), и соединим их с духовными моделями Востока (и западных мистиков), то в итоге получим полноценную шкалу человеческого развития — модель, которая отслеживает путь человека от телесного к интеллектуальному, а потом — душевному и духовному. Более того, имея в своем распоряжении такую карту личностного развития, мы довольно легко сможем с точностью диагностировать различные типы развивающихся «неврозов», а следовательно, выбрать более верный способ медицинского или терапевтического вмешательства, наиболее эффективный для каждого конкретного случая. В «Нью-Йорк тайме» про книгу написали, что это «на сегодняшний момент самый значительный и искусный синтез психологических учений Востока и Запада».
Что же касается нас с Трейей, то наше любимое занятие по-прежнему было очень простым: сидеть на диване обнявшись и чувствовать танцующую энергию в своих телах. Часто мы переносились за пределы своего физического существования в то место, где смерти нет, а сияет одна лишь любовь, где души соединены навечно, а небесные сферы загораются от одного объятия, — самый простой способ со всей очевидностью осознать, что Бог воплощается в двуруком существе для того, чтобы любить.
Для меня это означало одну дилемму: чем больше я любил Трейю, тем больше меня беспокоила и пугала мысль о ее смерти. Это постоянно напоминало мне об одном из основных принципов буддизма (и мистицизма в целом): ничто не вечно, все проходит, ничто не остается навсегда. Только Единое существует вечно — все отдельные части обречены на смерть и гниение. В медитативном или мистическом свидетельствовании, вне плена индивидуального существования ты можешь почувствовать вкус Единого и избежать судьбы отдельной части, освободиться от страданий и страха смерти. Но я не мог долго удерживать это свидетельствование в своей медитации — все-таки я был новичком в мистических практиках. И хотя для нас с Трейей порой было достаточно единственного объятия, чтобы соприкоснуться с Единым, это ощущение тоже стало увядать, словно наши души не достигли нужной высоты, чтобы вместить его огромность.
И я возвращался в обычный раздробленный мир, где Кен и Трейя не были одним целым, существующим вне времени, а где одна часть — Кен — любила другую часть — Трейю, — и эта вторая часть могла умереть. Мысль, что я могу ее потерять, была невыносима. Единственным выходом для меня было оставаться в осознавании непостоянства, когда любишь что-то
Именно этим летом, прекрасным во всех остальных смыслах, мы с Трейей столкнулись с еще одним кошмаром раковых больных. Если я, проснувшись утром, почувствую, что у меня болит голова, ноют суставы или саднит горло, я, скорее всего, просто встряхнусь и начну свой обычный день. Если же с этими симптомами просыпается раковый больной, для него они могут означать опухоль мозга, метастазы в суставах, рак горла. Каждая легкая судорога или болезненное ощущение приобретает пугающие, зловещие масштабы. Неделями, месяцами, даже годами после твоего первого столкновения с раком реакции твоего тела устраивают настоящую эмоциональную пытку, вроде китайской пытки водой.
К концу лета в Аспене эта изощренная пытка довела до изнеможения нас обоих — особенно, конечно же, Трейю.
В течение какого-то времени я чувствовала себя плохо, поздно вставала — иногда в двенадцать и ни разу раньше девяти; и забеспокоилась. Что все это значит? Может быть, вернулся рак? Потом начинал звучать голос разума: не глупи, ты все преувеличиваешь. Ты превратилась в истеричку. Подожди немного: вернешься в Калифорнию, тебе сделают анализ крови. Может быть, у тебя просто депрессия, и сейчас не нужно предпринимать никакие экстренные меры.
Но довольно давно я пообещала себе прислушиваться к своим ощущениям. Даже если большую часть времени я буду сама себя запугивать криками «Волки! Волки!», я хочу быть уверена, что не пропущу настоящего «волка», настоящие симптомы, считая, что это просто истерика. Может быть, я и правда все преувеличиваю, но, с другой стороны, чем раньше обнаружится, что происходит что-то по-настоящему серьезное, тем лучше. Поэтому я позвонила своему врачу в Аспене.
Когда я заходила в здание, на глаза навернулись слезы. Странная смесь страха, чувства жалости к себе и элементарной потребности выплакаться. Беспокойство из-за возможного рецидива, страх, что я больше не буду с Кеном, жестокая необходимость по-новому взглянуть на жизнь и смерть… все это накапливается, и слезы часто становятся лучшим способом снять напряжение. Это как проткнуть мозоль иголкой, чтобы она скорее зажила, Оказавшись у кабинета врача, я сообщила медсестре, зачем пришла. И все это время я была готова вот-вот расплакаться по-настоящему. Я вспомнила, что раньше всегда хорошо владела собой. Но эта способность испарилась. Никогда бы не подумала, что, когда она мне действительно понадобится, я не смогу себя сдержать. Когда медсестра вышла, я схватила салфетку, уткнулась в журнал и стала бороться со своими мыслями, а слезы медленно текли у меня из глаз. Что ж, плакать так плакать, решила я. Может быть, это и к лучшему. Интересно, почему я до сих пор стесняюсь своих слез?
Зашел мой врач, доктор Уайткомб. Это чудесный мужчина, и я всегда полностью ему доверяла и как человеку, и как врачу. Он убедил меня, что моя изможденность вполне объясняется травмой, которую иммунная система получила от общего наркоза и облучения, а также сенной лихорадкой и аллергией, от которых я страдаю каждый раз, когда провожу лето в Колорадо. Кроме того, он проконсультировал меня — и мне стоило бы слушать такие лекции примерно раз в год — относительно моей диеты. Есть только овощи, фрукты и цельные зерна; удостовериться, что все достаточно хорошо вымыто, чтобы удалить пестициды; не пить хлорированную воду; не есть мяса из-за гормонов и антибиотиков, которыми пичкают животных, но при этом неплохо почаще есть белую рыбу; снова заняться физическими упражнениями. Принимать как можно больше витамина С — но так, чтобы не спровоцировать аллергию. Не принимать без крайней нужды антигистамины: они только подавляют симптомы. Быть осторожней с витаминами на основе дрожжей, особенно витамин В, потому что аллергики обычно реагируют на дрожжи. Принимать гипоаллергенные витамины. Пить ацидофилин.
Были и другие советы. Я плакала. Я понимала, что это нормально, он глубоко проникся тем, через что мне пришлось пройти, и тем, что, может быть, мне еще предстоит. Я чувствовала: меня понимают. И когда я вышла от него, вооруженная своими гипоаллергенными витаминами, то почувствовала себя гораздо
