этапы умирания. Там говорилось, что есть два материальных признака того, что человек опознал свою Истинную Природу и соединился с лучезарным Духом — без остатка растворился во Вселенной. Два признака?

В ту ночь я остался в комнате Трейи. Когда я наконец заснул, мне приснился сон. Собственно, это был не столько сон, сколько простая картинка: капля падает в океан и становится частью целого. Сначала мне показалось, что смысл этого образа в том, что Трейя достигла просветления, что Трейя и есть та самая капля, которая стала одним целым с океаном просветления. Это было убедительное толкование.

Но потом я понял, что смысл видения более глубокий: капля — это я, а Трейя — океан. Она не получила освобождения — она всегда была свободна. Скорее освобождение получил я — благодаря простой добродетели служения ей.

В этом, именно в этом все дело; именно поэтому она так настойчиво брала с меня слово, что я ее найду. Нет, ей не нужно было, чтобы я нашел ее, просто благодаря данному мною слова она сможет найти меня и помочь мне снова, еще, еще и еще раз. Я понял все наоборот: я думал, что в моем обещании говорилось о том, как я помогу ей, — на самом деле речь шла о том, что это она найдет меня, — чтобы помочь снова, снова и снова; столько раз, сколько потребуется, чтобы я пробудился, столько раз, сколько потребуется, чтобы я понял, столько раз, сколько потребуется, чтобы я узнал Дух, для возвещения которого она и пришла на землю. И ни в коем случае не только ради меня: Трейя пришла ради своих друзей, ради родных и особенно ради тех, кого поразила страшная болезнь. Для всех нас Трейя была здесь.

Через двадцать четыре часа я поцеловал ее лоб и мы все попрощались с ней. Трейю, которая по- прежнему улыбалась, увезли, чтобы кремировать ее тело. Впрочем, слово «прощаться» тут не годится. Возможно, лучше бы подошло «au revoir» — «пока мы не встретимся снова» или «алоха» — «прощай и здравствуй».

Рик Филд, наш с Трейей добрый друг, написал очень простые стихи, когда услышал о ее смерти. Так получилось, что в них было высказано все.

Это не гипербола, а простая констатация факта: я не знаю ни одного человека, знакомого с Трейей, который не считал бы, что в ней больше внутренней цельности и благородства, чем в любом другом человеке. Внутренняя цельность Трейи была абсолютной, безукоризненной, даже в самых страшных обстоятельствах и поражавшей буквально всех, кто ее знал.

Я не думаю, что кто-нибудь из нас по-настоящему встретится с Трейей еще раз. Я не думаю, что все бывает именно так. Слишком это конкретно и буквально. Скорее, я глубоко убежден, что каждый раз, когда вы или я — или любой, кто знал ее, — каждый раз, когда мы поступаем как люди внутренне цельные, благородные, сильные и отзывчивые, всякий раз, отныне и навеки мы встречаемся с разумом и душой Трейи.

Значит, мое обещание Трейе — единственное обещание, которое она заставляла меня повторять снова и снова, обещание, что я найду ее вновь, на самом деле означало, что я пообещал найти свое просветленное Сердце.

И я знаю, что это случилось в те последние шесть месяцев. Я знаю, что я нашел свою пещеру просветления, где я высшей благодатью обрел жену и где я высшей благодатью умер. В этом и состояла та перемена во мне, которую заметила Трейя и о которой она спрашивала: «Почему?» Но на самом деле она ясно понимала, в чем тут дело. Просто она хотела, чтобы я тоже понял. («Сердце есть Брахман, есть Всеобщее. И чета, соединившаяся в одно, умирает вместе, переходя в жизнь вечную».)

И я знаю: в последние мгновения, те самые, когда наступила смерть, и во время следующей ночи, когда лучезарное сияние Трейи заполнило мою душу и засветило ярче явленного мира, — тогда все это стало для меня абсолютно ясно. Благодаря Трейе в моей душе не осталось места для лжи. И я говорю: Трейя, милая, прекрасная моя Трейя, я найду тебя, снова и снова, найду в своем Сердце как простое осознавание того, что уже есть.

Нам вернули прах Трейи, и мы устроили скромную церемонию прощания.

Кен Мак-Леод зачитал фрагменты о развитии сочувствия, которое Трейя изучала под руководством Калу. Роджел Уолш прочитал выдержки о прощении из «Курса чудес» — прощении, которое Трейя практиковала каждый день. Две эти идеи — сочувствие и прощение — образовали путь, который Трейя считала самым ценным способом выразить свое просветление.

Потом Сэм совершил финальную церемонию, во время которой сгорела фотография Трейи, — это было символом последнего освобождения. Сэм («дорогой Сэмми», как называла его Трейя) был единственным человеком, который, в соответствии с ее желанием, должен был совершить эту церемонию.

Кто-то из присутствующих произнес какие-то слова в память о ней, кто-то молчал. Двенадцатилетняя Хлоя, дочка Стива и Линды, написала для этой церемонии следующие слова: