— Брось, ты далеко не старик. В наше время сорок шесть — это не возраст. Еще вдоволь поживешь для себя.

Холмен не ответил. Он пытался решить, как лучше упаковать вещи. Все его аккуратно сложенное имущество спокойно помещалось на кровати: четыре белые майки, три пары шорт от «Хейнс», четыре пары белых носков, две рубашки с коротким рукавом (бежевая и клетчатая), брюки цвета хаки плюс одежда, в которой его арестовали за ограбление банка десять лет, три месяца и четыре дня назад.

— Макс, ты меня слышишь?

— Мне нужно собрать все это добро. Как думаешь, оставить то, старое? Не представляю, как я влезу в брюки десятилетней давности.

Уолли Фигг, директор Общественного исправительного центра, отчасти напоминавшего пересыльный пункт для федеральных заключенных, приблизился к кровати, чтобы получше разглядеть брюки, о которых шла речь. Он взял их и приложил к Холмену. На узких кремовых брюках все еще сохранились следы, оставшиеся после того, как полиция скрутила Холмена на полу Первого национального банка Калифорнии десять лет и три месяца назад. Рассматривая брюки, Уолли пришел в восхищение.

— Хорошо скроены, приятель. Итальянские?

— От Армани.

Уолли кивнул — ответ произвел на него глубокое впечатление.

— На твоем месте я бы их оставил. Стыдно разбрасываться такими красивыми вещами.

— С тех пор я располнел на четыре дюйма в талии.

Когда-то Холмен жил на широкую ногу. Он угонял машины, грабил грузовики и чистил банки. Быстро пойдя в гору, он, как заправский пылесос, на завтрак втягивал в себя амфетамин, а дозаправлялся бурбоном «Мэйкерс Марк». Он был такой дерганый от наркоты и постоянного похмелья, что о еде как-то не вспоминал. Вес он набрал в тюрьме.

Уолли сложил брюки.

— Я бы их оставил, — заявил он. — Форму ты снова наберешь, а в таких штанах пощеголять всегда приятно.

Холмен бросил брюки Уолли, хотя Уолли и был коротышкой.

— Лучше пусть прошлое останется в прошлом.

Уолли снова с восхищением посмотрел на брюки, затем печально взглянул на Холмена.

— Ты же знаешь, я не могу. Нам запрещено принимать что-либо от бывших клиентов. Могу передать их кому-нибудь из ребят по твоему усмотрению. Гудвиллу, например.

— Тебе виднее.

— Так ты хочешь, чтобы я отдал их кому-то конкретному?

— Мне без разницы.

— О'кей. Я разберусь.

Холмен снова принялся разглядывать свою одежду. Чемоданом ему служил пакет из бакалейного магазина «Альберстон». Строго говоря, Макс Холмен все еще считался заключенным, но пройдет меньше часа — и он на воле. По истечении определенного законом времени тебя не отпускают просто так на все четыре стороны; освобождение от федеральной опеки происходит постепенно. Для начала тебя на полгода определяют в колонию строгого режима, где время от времени устраивают экскурсии во внешний мир: консультации со специалистами по вопросам поведения, дополнительные консультации наркологов, если есть такая необходимость, ну и так далее. Потом тебя переводят в Общественный исправительный центр, где позволяют жить и работать в компании нормальных людей. На последнем этапе Холмен провел три месяца в ОИЦ в Венеции, штат Калифорния, в местечке на самом побережье, зажатом между Санта-Моникой и Мариной-дель-Рей; там он готовился к освобождению. Сегодня Холмену предстояло избавиться от круглосуточной федеральной опеки и перейти под так называемый надзор — после десятилетнего срока он станет свободным человеком.

— Ладно, — сказал Уолли. — Пойду соберу бумаги. Я горжусь тобой, Макс. Это великий день. Правда, я рад за тебя.

Холмен аккуратно сложил одежду в пакет. Благодаря Гейл Манелли, инспектору из Управления тюрем, он договорился насчет комнаты в местном мотеле и работы. Комната стоила шестьдесят долларов в неделю, а за работу должны были платить сто семьдесят два доллара пятьдесят центов чистыми. Великий день.

Уолли хлопнул Холмена по спине.

— Готовься. Жду в офисе. Да, знаешь, что я приготовил для тебя? Ну типа подарка на прощание?

Холмен быстро взглянул на него.

— Что?

Ловким движением Уолли вытащил из кармана визитную карточку и протянул ее Холмену. На ней красовалось изображение старинных часов. Сальвадоре Хименес. Ремонт, покупка и продажа часов в хорошем состоянии. Калвер-Сити, Калифорния.

— Двоюродный брат жены заправляет этим заведеньицем, — объяснял Уолли, пока Холмен изучал визитку. — Чинит часы. Я подумал, что раз у тебя теперь есть работа и вообще, то, может, ты захочешь починить часы своего старика? Захочешь встретиться с Салли — дай мне знать, уверен, он недорого возьмет.

Холмен положил карточку в карман. У него был дешевый «Таймекс» на эластичном ремешке, который не ходил уже двадцать лет. В свое время Холмен щеголял «Патек-Филиппом» за восемнадцать тысяч долларов. Он украл эту безделушку из машины одного типа по имени Оскар Рейес. Рейес пытался поймать его на угнанной «каррере», так что Холмен как следует попотел, прежде чем ему удалось оторваться. Но то было раньше. Теперь Холмен носил «Таймекс», хотя его стрелки намертво застыли. Раньше часы принадлежали его отцу.

— Спасибо, Уолли, огромное спасибо. Я как раз собирался их починить.

— И правильно — зачем тебе часы, которые не показывают время?

— Я тут кое-что задумал в связи с ними, так что ты мне очень помог.

— Сообщи, как решишь. Я позабочусь, чтобы работа дешево тебе обошлась.

— Конечно. Спасибо. Только дай мне собраться, ладно?

Уолли ушел, и Холмен продолжил укладывать вещи. Весь багаж — одежда, триста двадцать долларов, заработанные за десять лет, и отцовские часы. У него не было ни машины, ни водительских прав, ни друзей или родственников, которые могли бы забрать его после освобождения. Правда, Уолли собирался подвезти его до мотеля, после чего Холмену предстояло остаться один на один с общественным транспортом Лос-Анджелеса и остановившимися часами.

Холмен подошел к комоду с зеркалом, где стояла фотография сына. Снимок Ричи был первым, что он поставил у себя в комнате здесь, в ОИЦ, и будет последним, что он уберет перед отъездом. С фотокарточки глядел восьмилетний сын: смуглый, коротко стриженный парнишка с парой выпавших зубов и серьезным взглядом; шея и плечи уже окрепли, такие же мощные, как у отца. Холмен последний раз видел мальчика, когда тому исполнилось двенадцать; разбухнув от наличности, когда ему удалось продать в Сан-Диего два угнанных «корвета», он заявился на день рождения сына пьяный в стельку, но, как выяснилось, перепутал день. Мать мальчика, Донна, просто взяла тогда две тысячи долларов в качестве алиментов, которые Холмен никогда не платил, потому что ему вечно не хватало денег. Донна прислала старую фотографию Ричи на второй год его заключения — по всей видимости, это был всплеск чувства вины. Она ни разу не привозила мальчика в тюрьму навестить отца, не разрешала говорить с ним по телефону и читать отцовские письма, и без того немногословные и нечастые, полностью изъяв мальчика из жизни Холмена. Он больше не винил ее за это. Она все сделала правильно, воспитав ребенка без всякой помощи с его стороны. При этом в Ричи была какая-то частица его самого, чем Холмен чертовски гордился.

Холмен положил фотографию в пакет и накрыл оставшейся одеждой, чтобы не помялась. Потом