— А что, стрелять в вас? Жалко патронов.

Радостное настроение, охватившее при выходе, исчезает бесследно. Снова возвращается отчаяние. С трудом передвигаю ноги, в голове звенит: триста километров, триста километров. Прошли каких-нибудь семь километров, а в ушах шум, в глазах темно.

По обеим сторонам дороги — покрытые снегом поля. Никаких следов человеческого жилья. Бася, Зося и я держимся вместе. Пятерки, уже давно распались. Идем бесформенной массой, подгоняемые конвоем. «Вперед… Вперед… Живее, свиньи!»

Все чаще, все громче стоны вокруг. Кто-то отстает, смешивается с другой группой. Раздаются первые выстрелы. Звонки на санях вызванивают песню смерти.

На дворе темнеет, темнеет и у нас в мозгу. Все становится непереносимо трудным. Каждый шаг причиняет боль, стоит мучительных усилий. А в голове стучит: «Триста километров, первый привал ночью!.. Прошли только десять километров, а кажется, что я иду целый год… Триста километров, прикладом по голове, триста километров. А если даже дойду… Снова апели… снова голод и вши…»

Нет! Знаю, что не дойду…

Минуем незнакомую деревню. На дороге какая-то парочка. Держатся под руку. Она в меховой шубе, улыбается ему. Если бы так вот взять да и повернуть — и за ними…

Вздор! Крест на спине, номер, документов нет…

Уже совсем стемнело. Наталкиваемся на первые трупы. А идти становится все труднее.

— Послушай, Кристя, — говорит Неля, — если тебе удастся выжить, разыщи моего сына, скажи ему…

— Знаю, что сказать. Ты тоже знаешь, что сказать моей матери, сестре… Болеку… Адрес помнишь?

Неля повторяет адрес.

— Только я думаю, что ни одна из нас не выдержит этого похода.

Молчу. Нет сил для разговора. Состояние такое, словно во мне все оборвалось. Руки свисают, как плети, тяжелые, как свинец. Дикая жажда жжет душу. Дыхание прерывается, сердце стучит толчками. Ничего уже не поникаю, что говорят рядом со мной. Сквозь туман слышу голос Баси:

— Кристя, я больше не могу… не могу идти…

— Вперед!.. Шагать! — орет часовой над ухом.

Женщину рядом со мной он стукнул прикладом по голове, она падает в снег..

Волочу ноги дальше. Вокруг голые поля. Бася уже выбросила все из рюкзака. Дорога покрыта сапогами, свитерами, одеялами, пальто. Шагаем по ним. Ничто уже неважно. Ни о чем не помним. Только о том, как бы сделать еще один шаг, еще несколько шагов. Хотя бы километр. Ради тебя, мама, потому что ты ждешь и страдаешь. Может быть, именно на этом километре отобьют нас. Упасть теперь — на последнем этапе страданий? Нет, нельзя. Еще шаг… Еще километр.

Вдруг в поле зрения мелькнула опрокинутая на дороге телега с сеном. Молниеносно принимаю решение. Часовой как раз в эту минуту прошел вперед. Я оглянулась: следующий был еще шагах в десяти от меня.

— Вот… — схватила я Зосю за руку. — Сейчас. И вы тоже! — добавила я повелительно, стараясь внушить волю к действию.

Мгновение — и я присела, упала на сено. В ту же минуту Зося накинула на меня охапку сена. Прошла дальше.

Непередаваемое никакими словами блаженство. Я лежу. Я не должна идти. Теперь можно и умереть. Через минуту меня ударят по голове. Но это ничего. Самое важное, что я могу не идти.

В следующую минуту стараюсь собрать спутанные мысли. Приближавшийся часовой прошел, это значит, он не заметил. Собака не остановилась. Но ведь еще столько собак позади! Сердце бьется все сильнее!.. Тело отдыхает, мышцы расслабляются, и только сердце бьется все сильнее… Впадаю как бы в полусон…

А колонна проходит мимо меня…

Кажется, что я лежу уже час. И вдруг слышу голос Баси:

— Кристя, здесь выслеживают, иду дальше.

Губы мои шепчут беззвучно:

— Счастливого пути, Бася.

Идут и идут беспрерывно… Женские голоса, окрики часовых. Сани проскальзывают совсем рядом со мной… проехали… Дышу… значит еще живу… Но уже приближаются мужчины… Слышу голоса:

— Здесь… спрячемся здесь.

Лучше не прислушиваться. Все равно конец придет с минуты на минуту. Если не выследит собака, то как только здесь спрячется еще кто-нибудь, нас заметят, убьют и его и меня.

Но говорившие почему-то не спрятались в сено. Прошли. Снова со звоном проехали сани. Снова женщины, их усталые, полные отчаяния голоса… «Я больна… Не могу дальше». Слова страдания на всех языках… И все покрывает один и тот же крик: «Вперед! Вперед!..»

В нос, в глаза набилось сено. Лежу навзничь, голова запрокинута. Во рту кисло. Ежеминутно теряю сознание. Вдруг кто-то садится на сено. Садится прямо на меня. «Ох», — слышу я.

— Слезай отсюда! — вырывается у меня.

Сидевшая испуганно вскочила.

И предостерегает подругу:

— Не садись… там наделано…

Несмотря на все, улыбаюсь. Спасибо ей. Этой спасающей меня женщине…

— Вперед! Вперед! Ага, ты думала спрятаться здесь. — слышу я ненавистные слова.

Кого-то толкают, борьба, крики. О, боже!

Проходят дальше.

Меня еще не нашли. Чувствую озноб, лежать становится все неудобнее. Как долго я лежу?.. Пять минут, час, может быть, уже целую ночь?

Теперь на голову мне садится часовой. Отчетливо слышу, как роется в сене собака, ее дыхание совсем у моего лица. Теперь уже ничто не поможет!

Часовой, сидящий на мне, очевидно обращаясь к другому, говорит злобно:

— Проклятые свиньи, проклятая дорога!..

Они долго разговаривают. Я почти обезумела. Вдруг часовой поднимается. Вот он мой конец: меня проколют штыком!..

И однако я продолжаю жить… Возможно ли это? Тело мое одеревенело. Не чувствую ног, рук. Пробую шевельнуться и не могу. Сердце стучит громко, тяжко… Если бы его придержать. Но руки распростерты, я не могу Их поднять… Все еще идут и идут мимо меня…

Кто-то падает рядом со мной, разрывает сено. Раздается выстрел. Та, что хотела здесь спрятаться, испускает последний вздох.

Где прошла пуля? Может, через меня, а я ее не чувствую? Все это думается в полусне… Где-то шевелится мысль: «Лежу так долго, и не нашли». Мелькает надежда… А может быть…

Минута тишины. Надо выглянуть. Шевелю пальцами, расправляю руки, сгибаю их. Вдруг доносится грохот колес.

Телега останавливается возле меня.

Кто-то говорит по-немецки: «Иди сюда!» Бряцание ведер… Чья-то рука сгребает шелестящее сено. Теперь-то уж меня обнаружат, но это, наверное, солдаты вермахта. Может быть, и не убьют… Они за лагерных не отвечают. Складываю в уме и твержу немецкую фразу, чтобы выговорить ее одним духом, когда сгребут с меня сено. «Не трогайте меня, вы за меня не в ответе, прошу вас, не трогайте меня!»

Звон ведер стихает. Телега трогается.

Теперь встану. Возможно, что в двух шагах отсюда стоит солдат. Но больше уже не могу лежать.

Высовываю из сена голову. Вокруг тихо. Стремительно вскакиваю и вдруг замечаю на шоссе двух штатских.

— Поляки?

Один из штатских перекрестился при виде призрака, вылезшего из сена.