обойтись без замены тела. Сэкономили мне целую жизнь. Вот и славно, ведь количество операций по замене тел ограничено.
Я слегка приподнял руку, проверяя силу тяжести. Где я? На Марсе или на какой-нибудь орбитальной станции? Скорее всего, Марс. Орбитальная станция с марсианской силой тяжести только одна – «Буй-43», но она очень старая, и там нет госпиталя. В этом я был уверен на сто процентов, потому что провел на сорок третьем два нескучных года, выслеживая банды последних маринеров. Помню, мы замораживали раненых и возили их на «Глаз орла», который тогда крутился около Сатурна. «Какой „Глаз орла“? – потрясенно спросил я самого себя. – Его же сбросили на Юпитер за сто лет до моего Рождения». Меня затошнило. Я никак не мог вспомнить, когда это я охотился на маринеров. Их ведь всех перебили давным-давно. Или нет? Но ведь я абсолютно Ясно помню, как своей собственной рукой перерезал глотку Эрику Аронсону. Но я не мог этого сделать! Я про него в детстве в кино смотрел. Он умер давно.
Просветление было внезапным и очень неприятным. Моя кожа стала шершавой от пупырышек и покрылась холодным потом, волосы встали дыбом, а во рту пересохло. С перепугу я попытался вызвать кого-нибудь по мобильной связи, но, к счастью, несущая отсутствовала. Осознание того, что мой возраст не двадцать три года, а гораздо больше и на самом деле я являюсь не тем, кем считал себя всю свою короткую жизнь, оказалось очень тяжелым. Больше часа я почти ничего не соображал, с отвращением впитывая поток хлынувшей из подсознания визуальной, звуковой, тактильной, обонятельной и прочей информации. Увешанный старомодным оружием, я полз к передовой где-то под разбомбленным Сан-Франциско и спустя мгновение еле переставлял ноги по лунной пыли, волоча на спине мертвого, как потом оказалось, товарища. Еще секунда, и на меня прут мутанты нью-йоркской подземки. Почти сразу Байконур, мучимый жаждой я слизываю густую кровь с собственной иссеченной ножом руки. А вот я стою над могилой своей жены, погибшей от информационного вируса в черном 2272 году. Мы прожили с ней вместе больше девяноста лет. Вирус сжег ей мозг. Врачи были бессильны.
Почему-то когда воплощаешься, сразу вспоминается только самое плохое, а хорошее возвращается позже, в течение нескольких недель, исключительно в сновидениях. Там, в гостях у Бартони, у меня не было возможности восстановиться до конца. Ошметки ломакинской личности все еще сидели во мне, путая мысли. Нужно избавиться от них. Если затянуть процесс, то можно запросто превратиться в шизофреника.
Наконец тошнота прошла, и голова перестала кружиться. Я сразу же выпрыгнул из кровати, благо указаний соблюдать постельный режим ниоткуда не поступало. Как, впрочем, и каких-либо других интересных предложений, вроде участия в многочасовом допросе по поводу моего возвращения из плена. Но это даже к лучшему. Если меня ни о чем не спрашивают, значит, все устаканилось. Немного беспокоило отсутствие медперсонала, но подобную странность можно списать на военное время. Все медики сейчас наверняка перегружены, и возиться индивидуально с каждым выздоравливающим никто не станет. Можно ведь и самостоятельно найти в шкафу прогулочную пижаму, а под кроватью мягкие шлепанцы. Одевшись и сполоснув лицо, я отправился на поиски столовой. Статью 31 Конституции «каждый человек имеет право на здоровое безвозмездное питание» никто не отменял, следовательно, свою законную тарелку картошки с жареной колбасой и солеными огурцами я непременно получу.
Коридор оказался удручающе длинным и мог бы служить наглядным пособием для изучения законов перспективы. Выкрашенные кремовой краской стены, фиолетово-бактерицидный потолок и синий пол сливались вдали в одну точку, не давая надежды на завершение бесконечной дороги даже в виде тупика. Я с кошачьей мягкостью двигался по прорезиненному пружинящему под ногами покрытию и мечтал встретить хоть какое-нибудь самое завалящее живое существо.
Слева и справа проплывали прозрачные двери. В просторных холлах и палатах никого не было. В некоторых отсутствовала даже мебель. Меня окружали абсолютно голые, девственно-чистые стены, не испорченные обязательными «планами эвакуации» и табличками «Не курить!». Может быть, это новый, не до конца оснащенный госпиталь? Вполне вероятно, что на Марс еще не успели доползти тихоходные транспортные баржи с ранеными. Мысль о баржах напомнила мне о Тумане.
Никчемное воспоминание о любимой девушке Ломакина не вызвало во мне абсолютно никаких эмоций. Ломакина больше нет, и его девушка не имеет ко мне никакого отношения.
Обнаружив лифтовую площадку, я не стал вызывать кабину, а спустился по лестнице. Мышцам, которые, наверное, долго кисли в биоактивном растворе, полезно поработать, чтобы выгнать из себя всякую дрянь. Столовая находилась на первом этаже. Может быть, я пришел слишком рано или слишком поздно, но найти компанию мне не удалось. Здесь тоже никого не было. Жаль. Надо узнать расписание завтраков, обедов и ужинов, чтобы в следующий раз прийти вовремя. Я поискал глазами часы, но и их почему-то нигде не было. Непонятно. Похоже, госпиталь действительно находился в стадии отделки и его готовили к приходу транспортов. Тогда, спрашивается, где рабочие? Где матерящиеся прорабы? Где пыльные изношенные роботы с погнутыми от вечных перегрузок конечностями? Где строительный мусор, наконец?
Официант появился сразу. Моя надежда, что это будет человек и я смогу задать ему пару вопросов, не сбылась. Ко мне подкатил стандартный общепитовский робот, предельно примитивный и не оснащенный голосовым интерфейсом. Побеседовать с ним о последних новостях можно было только после экспресс- употребления литра водки, которой в наличии, естественно, не имелось. Вздохнув, я ткнул пальцем в несколько пунктов унылого больничного меню. Заведение находилось на нижнем уровне иерархии общественного питания и не имело никаких перспектив перебраться хоть на одну ступеньку выше. Впрочем, полный ассортимент диетических и лечебных блюд был здесь доступен круглосуточно.
Робот отправился за бульоном, морковными котлетками и вишневым киселем, а я откинулся на спинку стула и, осмотревшись, заметил вмонтированную в стену синюю полоску медиасистемы. «Новости», – мысленно приказал я. Полоска позеленела, а экран засветился, изобразив в воздухе некое подобие стереопространства. Бесплатная дешевка, но лучше, чем совсем ничего. Из длинного списка новостных каналов я взглядом выбрал самый рейтинговый: «Сибирский новоскоп». Меня оглушили фанфары военного марша. По Дворцовому мосту в Ленинграде бодро маршировала пехота в экзоскелетах. «По мосту нельзя идти в ногу», – автоматически подумал я. Диктор бормотал что-то бодрящее и вдохновляющее, но его совсем не было слышно за грозовым грохотом ударных и духовых инструментов.
Впрочем, слова были не важны. Мой взгляд сразу зацепился за почерневший от пожара фасад Эрмитажа.
В нескольких местах стены древнего музея обвалились, и сквозь проломы был виден карандашный огрызок Александрийского столпа. «Следующий по рейтингу», – потребовал я. Немецкий «ДДР-монитор» показывал выступление Золина. Верховный говорил очень эмоционально и весьма выразительно размахивал руками.
Бешеные глаза и синхронный перевод на хохдойче делали его похожим на незабвенного Адольфа Алоизовича. Я немного послушал. Речь шла о всеобщей эвакуации и тотальной мобилизации. Потом Верховный немного порассуждал о мучениках, которые умирают у пультов на автоматических заводах, но не покидают своих рабочих мест, о пилотах, геройски штурмующих вражеские порталы, и о новых моделях гигантских человекоподобных роботов, которые нас всех непременно спасут. Ну, или, в крайнем случае, достойно за нас отомстят. «Дальше», – вздохнул я. Дальше было как в сказке. Все страшнее и страшнее. Обугленные трупы, руины и дороги, пробитые между каменными курганами, в пустынях, раскинувшихся на месте разрушенных городов.
Нигде, кроме речи Золина, я не услышал ни единого слова с надеждой на нашу победу. Человечество всерьез настроилось умирать. Полная безнадега и смирение сквозили в информационных выпусках. Уничтожение, смерть, бегство и прочувствованные выступления вождей всех масштабов мелькали на экранах. Судя по обреченным лицам областных и республиканских властителей, все они держали в карманах ампулы с ядом или заряженные лучеметы, чтобы прострелить себе лоб в случае угрозы плена, но мне почему-то не верилось, что кабинетные чинарики станут убивать себя. Многие из них при первой возможности займут очередь за должностями у дверей оккупационной администрации.
Мерзкая порода. Я еще немного попрыгал с канала на канал, но больше ничего толкового не встретил.
— Музыкальный, – обиженно буркнул я.
— Дорогие соплеменники, – радостно провозгласил с экрана негр, выряженный в яркие лохмотья, шелестящие разноцветной фольгой. – Я приветствую всех тех, кто решил остаться. Тех, кто не будет покидать многострадальную Землю. Мы умрем вместе с ней. Мы должны принести себя в жертву, чтобы
