«рыцарского» произведения – поэмы «Органт», в которой насмешке (пока еще легковесной и не злой) было подвергнуто все: человеческое общество, государство, церковь, королевский двор, – этот небольшой исторический трактат не нес самостоятельной мысли автора, но послушно следовал в фарватере официальной историографии, осуждая все, что выходило за ее рамки, в том числе и антифеодальные восстания.

[29] Сен-Жюст А. Органт, XIV песня.

[30] Открытого листа, содержащего приказ об аресте с подписью и печатью короля, позволявшего заключить человека в тюрьму и содержать там без суда и предъявления обвинения.

[31] Сен-Жюст А. Органт, XIX песня.

[32] Знание немецкой классической философии, труды Локка, Лейбница, Ньютона, а также Спинозы и Бэкона, как «иностранной литературы», у французов было более поверхностным. Правда, позднее Сен-Жюст несколько раз ссылался как на неправильное толкование Томасом Гоббсом понятия «естественного человека» (дикаря), так же как и на «экономический индивидуализм» Адама Смита, которого он явно предпочитал французу Мабли, но и в том и в другом случае он, похоже, был знаком с учениями этих двух англичан из вторых рук.

[33] Сен-Жюст А. Органт, III песня.

[34] Интересно, что французские революционеры почти не упоминали своих английских предшественников 1640-1658 гг., разве что отрицательную для них личность диктатора Кромвеля. Во всех отношениях они предпочитали аналогии с античностью. Что же касается первой настоящей буржуазной революции 1567-1609 гг. в Нидерландах, то с ней у французов вообще не было никаких параллелей.

[35] Идеи Мора и Руссо живы до сих пор: в самом знаменитом романе- утопии ХХ века «Туманность Андромеды» И. Ефремова тоже есть упоминания об Эре Упрощения – эпохе отказа от многообразия однотипных материальных благ.

[36] Сен-Жюст А. Органт, XVI песня.

[37] 17 июня 1795 года.

[38] В то время как Русская революция взяла на вооружение даже внешние формы своей великой предшественницы (комитеты, комиссары, декреты и т.д.), Французская проходила под знаменем античности. Но античную «меру красоты» и античную «чувственность», к которым, прежде всего, обращалось Возрождение, в противовес темному, пропитанному мистическим духом и аскетическим изуверством, средневековью, революция века Просвещения подменила античным же чувством гражданского долга при полном самоотречении от всего личного и государственными добродетелями древних республик Афин и Рима. Еще тщательнее соблюдались внешние формы: муниципальные округа возрожденной Франции почти копировались с италийских муниципиев, легионы Национальной гвардии – с римских железных легионов народного ополчения; позже появились Трибунат, префекты, орден Почетного легиона; народных представителей в провинциях называли проконсулами (в 1799 году появились и настоящие консулы); в Париже на Марсовом поле устраивали настоящие триумфы с возложением лавровых и дубовых венков девушками, одетыми в греческие хламиды. Конвент стал «Капитолием», совместные республиканские трапезы напоминали общие обеды спартанцев и критян, и даже для самой эмблемы Французской Республики использовался символ древнеримской государственности – ликторские пучки розог – фасции! Детей называли «Катонами» и «Ахиллами». Робеспьера сравнивали с Писистратом, Шарлотту Корде – с Брутом. Бабеф именовал себя Гракхом, Клоотц – Анахарсисом, Шометт – Анаксагором. А потом на смену Республике пришла Империя…