— Это Отто Рехтнагель, профессиональный клоун, 42 года, последние десять лет гастролировал с «Передвижным австралийским парком развлечений». Вне гастролей живет один в Сиднее, дает в городе собственные представления. Личное дело чистое. По половым правонарушениям не привлекался. Известен как славный и спокойный, слегка эксцентричный парень. Важно то, что он знал убитую, был завсегдатаем в баре, где она работала. Их связывали теплые, дружеские отношения. Очевидно, в ночь убийства Ингер Холтер шла домой к Отто Рехтнагелю. С едой для его собаки.
— Едой для собаки? — рассмеялся Лебье. — В полвторого ночи? Стало быть, у нашего клоуна тоже бывали завсегдатаи.
— Вот что смущает, — сказал Харри. — Отто Рехтнагель с десяти лет создавал себе имидж стопроцентного гомосексуалиста.
По комнате прокатились усмешки и бормотание.
— Что ж, по-твоему, такой педераст мог убить семь женщин и в шесть раз больше изнасиловать? — со вздохом протянул Уодкинс.
В комнате появился Маккормак. О теме собрания его известили заранее.
— Если ты всю жизнь был благополучным педерастом и все твои друзья такие же, то понятно, как становится не по себе, когда замечаешь, что тебе нравятся бабенки. Черт, ведь мы живем в Сиднее, единственном городе, где на людей с нормальной ориентацией смотрят косо.
В его гомерическом хохоте утонуло хихиканье Юна, глаза которого превратились в две едва различимые щелочки.
Но Уодкинс, несмотря на поднявшееся веселье, старался не уходить от темы:
— И все-таки кое-что тут не сходится, — почесал он затылок. — Действовать так холодно и расчетливо, а потом поступить так неосторожно: пригласить жертву к себе домой… В смысле, он же не знал, что Ингер никому ничего не скажет. Иначе все следы указывали бы на него. К тому же других женщин он вроде бы выбирал наобум. Зачем изменять схеме, нападая на кого-то из знакомых?
— Все, что мы знаем, — это то, что у этого гада нет никакой схемы. — Лебье подышал на одно из своих колец. — Напротив, кажется, он любит перемены. Не считая того, что жертва должна быть блондинкой, — он протер кольцо рукавом, — и должна быть задушена.
— Один к четырем миллионам, — повторил Юн.
Уодкинс вздохнул:
— Ладно, сдаюсь. Может быть, наши молитвы были услышаны и он совершил эту ошибку.
— Что теперь? — спросил Маккормак.
Слово взял Харри:
— Сейчас Отто Рехтнагель, скорее всего, не дома. Вечером у него на Бонди-Бич премьера с цирковой труппой. Предлагаю на нее сходить, а задержание произвести сразу после представления.
— Да наш норвежский коллега любит драматические эффекты, — сказал Маккормак.
— Если отменить представление, пресса сразу разнюхает, в чем дело, сэр.
Маккормак медленно кивнул:
— Уодкинс?
— Я — за, сэр.
— Отлично. Приведите его сюда, ребята.
Эндрю натянул одеяло до самого подбородка, и казалось, он уже лежит на катафалке. На опухшем лице переливались интересные краски. Лицо попыталось улыбнуться Харри, но перекосилось от боли.
— Неужели тебе так больно улыбаться? — спросил Харри.
— Мне все делать больно. Даже думать — и то больно, — сердито ответил Эндрю.
Рядом на ночном столике стоял букет цветов.
— От тайной обожательницы?
— Можно сказать и так. От Отто. А завтра придет Тувумба. А сегодня вот — ты. Приятно думать, что тебя любят.
— Я тоже кое-что тебе принес. Пока никто не видит. — Харри протянул огромную, почти черную сигару.
— A,
— Как долго мы с тобой знакомы, Эндрю?
Эндрю погладил сигару, как котенка.
— Несколько дней, приятель. Скоро, глядишь, побратаемся.
— А сколько тебе нужно времени, чтобы как следует узнать человека?
— Как следует узнать? — Эндрю завороженно понюхал сигару. — Ну, Харри, самые протоптанные тропинки в этом темном и дремучем лесу находишь почти сразу. У кого-то эти пути прямые, ухоженные, с освещением и указателями. Кажется, они готовы рассказать тебе все. Но именно тогда нужно быть осторожнее всего. Потому что лесные звери не живут на освещенных дорогах. Они живут в чащах и зарослях.
— И много нужно времени, чтобы это изучить?
— Зависит от тебя. И от леса. Иногда лес попадается темнее обычного.
— А твой лес? — спросил Харри.
Эндрю спрятал сигару в ящик стола.
— Темный. Как
— Да. Один твой друг рассказал мне кое-что об Эндрю Кенсингтоне.
— Тогда ты понимаешь, о чем я. Как не попасться на хорошо освещенный путь. Но у тебя есть тоже пара темных пятен. Наверное, объяснять тебе ни к чему?
— Что именно?
— Скажем, я знаю одного человека, который, к примеру, бросил пить.
— Все знают таких, — пробормотал Харри.
— Каждый оставляет за собой след, ведь так? Прожитая жизнь — это книга, которую просто надо уметь читать.
— А ты умеешь?
Эндрю положил свою огромную руку ему на плечо. «Он стал живее», — подумал Харри.
— Хороший ты парень, Харри. Мой друг. Думаю, ты все понимаешь, так что не ищи там, где не найдешь. Я всего лишь один из миллионов одиноких душ, пытающихся жить на земле. Иногда у меня даже получается сделать что-то хорошее. Вот и все. Я не так много значу, Харри. Не ищи во мне — это бесполезно. Да в конце концов и неинтересно.
— Почему?
— Когда сам не знаешь своего леса, другим лучше туда и не ходить. Слишком просто оступиться и упасть.
Харри кивнул и посмотрел на цветы в вазе:
— Ты веришь в случайности?
— Да, — ответил Эндрю. — Жизнь — это цепочка сплошных случайностей. Когда ты, например, покупаешь лотерейный билет номер 822531, шанс, что выпадет именно он, — один к миллиону.
Харри снова кивнул.
— Что мне не нравится — так это то, что мне он выпадал слишком много раз подряд.
— Да? — Эндрю с трудом сел на кровати. — Ну-ка, расскажи.
— Во-первых, когда я приехал в Сидней, ты, хотя и не должен был расследовать это дело, настоял на том, чтобы тебе его дали и направили работать со мной, иностранцем. Вопросы появились уже тогда. Потом, под предлогом убить время, ты ведешь меня в цирк и знакомишь со своим другом. Из четырех миллионов жителей Сиднея с этим конкретным парнем я познакомился в первый же день. Один человек! Четыре миллиона к одному. Потом этот парень появляется снова, и мы даже спорим на 100 долларов по одному личному вопросу. Но вся штука в том, что он появляется в том баре, где работает Ингер Холтер, и оказывается ее знакомым! Снова четыре миллиона к одному. И пока я кружу вокруг очевидного убийцы, а
