— Рассказать, о чем я мечтаю, пока стаскиваю ваш правый сапог?

— Конечно, — выдохнул он с затуманенным взором. Она весело рассмеялась и вошла в дом.

Ровно час спустя, после легкого обеда из цыплят с абрикосовым чатни [7], хлеба с хрустящей корочкой и самым вкусным маслом, которое когда-либо пробовал лорд Бичем, ломтиков апельсинов и груш, посыпанных миндалем, и любимого напитка лорда Прита — шампанского, от которого Спенсер вежливо отказался, Хелен повела его в свой кабинет и усадила за очаровательный, белый с золотом, письменный стол в стиле Людовика XV. Девушка объяснила, что в этой комнате она занимается своими делами и до сих пор здесь почти не бывало мужчин. Кабинет также служил библиотекой, где она читала, думала и мечтала о лампе и о том, какими качествами та в действительности обладает.

Хелен осторожно поставила перед ним железную шкатулку.

— Она очень старая, но крепкая. Подумать только, просуществовала сотни и сотни лет!

— Жаль, что нельзя точно определить ее возраст, — покачал головой Бичем и медленно, с бесконечной осторожностью снял с крючка потертую кожаную петлю, поднял куполообразную крышку и глубоко вдохнул запах плесени, оливкового масла и чего-то еще, не принадлежащего современному обществу, в котором больше не осталось ни тайн, ни загадок и все объясняется с научной точки зрения. Оливки. Да, определенно пахнет оливками. Ощущение, что шкатулка крайне важна сама по себе, росло. Спенсер чувствовал это, и ему стало неуютно, словно странная коробочка действительно явилась из волшебной, не слишком доброй сказки или из потустороннего мира.

Что он хочет этим сказать? Что эта вещица каким-то образом спустилась с неба? С одной из миллионов звезд? О, разумеется, нет. Он просто бредит. Стоило втянуть ноздрями этот волнующий дух времени — и он превратился в куда большего фантазера, чем Хелен, грезившая, как она станет снимать с него сапоги.

— Хорошо бы найти человека, которому довелось испытать магическую силу, нечто восхитительно отличное от всего, что изведали мы, — заметил Бичем. — Вероятно, он мог бы многое объяснить, всего лишь вдохнув запах этой шкатулки, и, коснувшись ее, сказал бы, сколько ей лет и откуда она взялась.

— И кто спрятал ее в скальной пещере у моря.

— Уловили, как пахнет оливками?

Хелен кивнула.

— Когда я вынесла шкатулку из пещеры и осторожно поставила на камень, то долго смотрела на нее, прежде чем заставила себя откинуть крышку. Не знаю, чего я ожидала, Может, появления джинна. Но когда все же открыла, от запаха оливок почти закружилась голова. Со временем он ослаб и стали различимы другие ароматы.

— Ароматы времени.

— Да. Я словно очутилась в присутствии кого-то древнего и всемогущего, но такого непонятного, совсем чуждого. И постоянно испытываю эти ощущения. Вы не находите это странным?

Бичем кивнул, не находя нужных слов. Хелен бережно достала из шкатулки кожаный свиток.

— Видите, какой он хрупкий.

Она развернула полосу кожи, занявшую треть стола, и придавила по углам четырьмя пресс- папье.

— Вы измерили его? — осведомился Спенсер.

— Да. Двенадцать на девять с половиной дюймов.

Бичем слегка, как слепой, коснулся кончиками пальцев шершавой поверхности.

— Вероятно, он был чем-то связан.

— Да, но лента или шнурок давно сгнили, а свиток был так туго свернут, что остался в этом состоянии.

Только теперь он позволил себе взглянуть на кожу цвета засохшей крови. Тщательно выведенные буквы были черными: очевидно, писец старательно вдавливал в свиток кончик пера или стилоса. Даже если бы кожа от времени потемнела, глубокие царапины остались бы видны. Но вот прочесть написанное… это дело другое.

— У вас есть увеличительное стекло?

— Да, вот оно.

Молчание становилось все более напряженным. Хелен отошла к высоким стеклянным дверям, открывавшимся в небольшой внутренний сад. Бичем сосредоточенно склонился над столом, не сводя глаз с кожаного свитка и недовольно хмуря брови.

— Ну как, лорд Бичем?

— Думаю, вам давно пора называть меня по имени — Спенсер.

— Хорошо. Можете, в свою очередь, звать меня Хелен.

— Чудесное имя. Так вот, это не латинский, не старофранцузский и вообще ни один из европейских языков.

— Тогда какой же?

— Похоже на древнеперсидский. — Бичем выпрямился. — Кстати, у вашего отца есть какие-нибудь руководства по изучению языков? Словари?

— Да, но вот персидский? Сомневаюсь.

Партнеры переглянулись.

— Пора навестить викария Гиллиама, — решила Хелен. — До его дома не более часа пути.

Лорд Бичем снова взглянул на свиток.

— Думаю, нам следует смазать кожу маслом. Она станет мягче и не такой ломкой. Меньше трещин — больше шансов прочесть текст. Правда, вполне возможно, что о лампе здесь вовсе не говорится. Скорее всего так оно и есть.

— Не верю, — покачала головой Хелен. — Король Эдуард действительно спрятал лампу недалеко от Олдборо и от той пещеры, где находилась шкатулка. Лампа где-то здесь, я точно знаю. Зачем тогда кожаный свиток, если не для того, чтобы объяснить предназначение лампы? Вы не согласны?

— Но если это так, зачем писать на персидском, а не на французском или английском?

— Роберт Бернелл, королевский секретарь, был широко образованным человеком и, наверное, хотел, чтобы лампу было труднее найти.

Лорд Бичем так не считал, но благоразумно промолчал. Хелен принесла миндальное масло, которое обычно подливала в ванну.

— Недаром благоухание показалось мне знакомым, — заметил Бичем и поднес к носу палец. — Пахнет вами…

— Продолжайте работу, Спенсер.

— Взгляните, — восхитился он через минуту, — получается!

Вместе они закончили смазывать кожу, действуя медленно и осторожно. Результат был вполне удовлетворительным: всего три разрыва и дюжина истончившихся мест, где кожа лопнет от малейшего прикосновения.

Они накрыли произведение своих рук мягкой тканью, заперли кабинет и велели оседлать коней, чтобы ехать в Дирхем, к викарию Локлиру Гиллиаму.

Но туда они не добрались.

Как это часто случается в Англии, небо, и без того пасмурное, в одно мгновение заволокло грозовыми тучами. Стало темно, как ночью, только вот луны не было видно. Одна черная клубящаяся масса.

— О Боже! — ахнула Хелен, подняв глаза. — Моя новая амазонка! Сшита лишь на прошлой неделе дорогой лондонской модисткой. Не поверите, сколько стоили павлиньи перья.

— Какой модисткой?

— Мадам Флобер.