Змея метнулась из-за камня черной молнией.

Он не успел отшатнуться. Почувствовал сильный удар в бедро, резкую боль укуса. Атаковав, змея почему-то не отпрянула, и он, еще не осознав, что произошло, поднял ногу в тяжелом солдатском ботинке и размозжил твари треугольную голову. На темно-серой чешуйчатой коже светлели мелкие ромбовидные пятна – это была эфа, убийца пустынь.

«Я умираю, – подумал он, холодея от первобытного ужаса. – От укуса эфы нет спасения…»

Вытащил нож и вонзил в ногу сантиметра на три выше красных точек, оставленных зубами змеи. Хлынула кровь. Скрипя зубами, он вырезал кусок своей плоти, как древний герой, кормивший птицу Симург. Разорвал рубашку и кое-как перевязал рану.

Его била дрожь, но в глазах пока не темнело, и мышцы не сводило судорогой. Он прислонился к горячему камню, вытянул ноги и некоторое время сидел так, глубоко вдыхая сухой пыльный воздух. Бешено колотившееся о ребра сердце понемногу успокаивалось.

«Может быть, у нее не осталось яда», – с надеждой подумал он. О таких случаях рассказывали. Иногда змеи сходят с ума и бросаются на всех подряд, быстро расходуя свой запас яда. Если это так, ему крупно повезло. Теперь хорошо бы еще добраться до лагеря до наступления темноты…

В лабиринте невысоких скал, печальных руин некогда могучей горной страны, можно было блуждать бесконечно. Он забрел сюда в поисках убежавшего жеребца – красавец Алтын, которого он объезжал каждый вечер после раскопок, вдруг скинул его и ускакал в холмы.

«Я, кажется, пришел оттуда», – подумал он, вглядываясь в похожий на арку проход между двумя красноватыми утесами. В просвете арки яростно сияло багровое закатное солнце. Лабиринт скал находился к востоку от лагеря, стало быть, возвращаться нужно было на запад. Вот только прямых путей в этом лабиринте не существовало.

Хромая и морщась каждый раз, когда приходилось переносить вес тела на раненую ногу, он побрел на закат. Ущелье, разумеется, тут же повернуло к югу, потом снова к северу, потом раздвоилось, как язычок змеи. Солнце уже почти скрылось за зубчатыми стенами скал, по песку протянулись длинные тени, вечерний холодок мурашками пополз по телу. Несколько раз он принимался громко звать Алтына, но ему отвечало лишь эхо, мечущееся между каменными глыбами.

Потом он окончательно понял, что потерял дорогу, и со стоном опустился на большой валун.

Ночевать в скалах не хотелось – не только из-за хищников, которые могли появиться с наступлением темноты, но и из-за холода, быстро сменяющего дневную жару. Спать на холодных камнях означало почти наверняка застудить себе почки или заработать радикулит – ни то, ни другое в двадцать лет не выглядит пределом мечтаний. В пустыне еще можно набрать саксаула или железного дерева, и развести костер, но на этих древних камнях не росла даже трава.

– Я пойду дальше, – сказал он вслух, как будто скалы могли его слышать. – Я буду идти, пока не свалюсь с ног. Я не сдамся.

Он закусил губу и поднялся. Искромсанная нога отозвалась глухой болью. Белая тряпица, которой он перетянул рану, пропиталась кровью насквозь.

Над головой промелькнула черная тень. Он поднял голову – в сиреневых сумерках над ущельем кружило чудовище с уродливой лысой головой на длинной и тонкой шее. Гриф.

Падальщик.

Он наклонился и поднял с земли тяжелый камень. Если тварь приблизится, он постарается перебить ей крыло.

Гриф насмешливо каркнул, описал над ним еще один круг и скрылся из виду. Падальщики терпеливы.

Он шел, спотыкаясь и падая, поднимался, сплевывая горькую слюну, бормотал то площадные ругательства, то чеканные строки латинских авторов, цеплялся за острые камни и пробирался все дальше и дальше вглубь каменного лабиринта, уже не заботясь о том, в каком направлении он идет. Важно было продолжать двигаться.

А когда с небес коршуном упала непроглядная туркестанская ночь, он увидел свет.

Свет дрожал над верхушками далеких скал, холодный и дикий, как отблески костров туземцев с островов южных морей, которыми он грезил в детстве.

Бесшумное синевато-белое пламя.

Он засмеялся, и смех его раскатился далеко по безлюдным ущельям. Это не мог быть лагерь, тот мерцал мягким, уютным, янтарным светом. Здесь, в глубине скалистой страны, таилось что-то совсем чужое и даже зловещее. Но он не чувствовал страха. Он, ускользнувший от смерти и не побоявшийся вырезать кусок собственной плоти, не видел перед собой ничего, что могло бы его напугать.

Он пошел на свет.

Ему показалось, что он шел целую вечность.

Наконец, он выполз – идти уже не оставалось сил – на каменистую площадку, нависавшую над неглубокой расщелиной. Тысячи лет назад по этой расщелине, наверное, бежал веселый горный ручеек. Сейчас она выглядела омертвевшим шрамом, рассекавшим сухое безжизненное тело земли.

На другой стороне расщелины высилась черная башня.

Мертвенный свет поднимался из темного провала или колодца у ее основания. «Это горит подземный газ, – подумал он. – Рядом с ним можно согреться».

От башни его отделяло каких-то двести метров, но это были самые длинные метры в его жизни. Он скатился по пологому склону расщелины, в кровь обдирая тело о камни, и полез на противоположный склон, который оказался и выше, и круче. Несколько раз он срывался, но продолжал взбираться наверх, скрипя зубами от боли.

Башня, на первый взгляд не показавшаяся ему особенно высокой, теперь вздымалась над ним, словно гора. Она была сложена из огромных глыб дикого камня и вблизи производила впечатление очень древней. От колодца, в котором горел газ, вела к башне выложенная выщербленными плитами известняка дорога.

Он подполз почти к самому колодцу, но не почувствовал никакого тепла. Свет, вырывавшийся из подземной дыры, был холодным. Он протянул руку, чтобы коснуться синеватого мерцания, и тут же с криком отдернул ее. Кожа на пальцах покраснела и вздулась, как если бы он сунул ее в огонь.

– Что же это за чертовщина? – спросил он вслух.

Холодный свет, обжигающий, как настоящее пламя… Тут было о чем поразмыслить, но сейчас его занимали более практические вопросы. Он промерз до костей, и ему во что бы то ни стало нужно было согреться. «Может, в башне найдутся какие-нибудь деревяшки, – подумал он. – Соберу их и разведу костер».