бесчисленной массы татар начала отступать. Сначала медленно, а потом все быстрее. Седоки еще продолжали сражаться — но их скакуны, что были сжаты в плотную массу, эту битву уже проиграли. Не умея быстро пятиться, лошади поднимались на дыбы, опрокидывались. Некоторые ухитрялись развернуться и облегченно мчались прочь, унося против воли к Москве еще жаждущих боя опричников, крайних же всадников напор просто отшвырнул в придорожные заросли. Татары с радостным гиканьем помчались вперед по освобожденной дороге, пряча сабли и хватаясь за луки. В своем азарте басурмане не обращали внимания на врагов, что копошились справа и слева, они метали стрелы в спины тех, кто надеялся ускакать.

К сожалению, не все. Андрей, рухнувший вместе с конем в малинник под корни крупной ольхи, был прикрыт тушей неуклюже брыкающегося скакуна, а вот опричник, ловко соскочивший рядом с седла, упал почти сразу, получив в грудь сразу четыре стрелы. Князь подставляться не стал и, освободив ногу из стремени, отступил на четвереньках, продираясь между плотно растущими стеблями. Такой он был не один, ветки тряслись справа и слева, впереди. Кустарник словно ожил и весь ежился, как от чесотки. Но азарт гнал татар вперед и вперед, им некогда было сворачивать и прочесывать лес, а поднявшиеся лошади вдобавок закрывали обзор.

Отступив на пару сотен саженей, Андрей поднялся на ноги, оглянулся. Сквозь густую рощу дорога уже не просматривалась. Значит, и их оттуда было не разглядеть.

— Эй, кто тут живой? — негромко спросил Зверев. — Изольд, Полель, вы целы?

— Целы, княже, — поднялся слева из малинника его полусотник. — Полель, я видел, тоже среди деревьев у коней петлял.

— Я здесь! — послышался знакомый голос позади. — Подумал, пропадем, пока набег будем пересиживать. Поклажу со своего заводного снял.

Холоп поднялся, перехватывая чересседельную сумку, что висела на спине, в руку и забрасывая на плечо.

— Молодец, — кивнул Андрей. — Самым сообразительным оказался.

Сам он бежал в том виде, в каком свалился: пояс с саблей, бердыш через плечо. Изольд — тоже. Рогатины оба потеряли где-то у дороги.

— Андрей Васильевич? Это ты? — Чуть в стороне вырос из малины молодой опричник в рассеченной на животе кольчуге. — Меня помнишь? Боярский сын Василий Сиделин. Вместе с боярами Басмановыми к покойному дьяку Кошкину заходил.

— Ты ранен?

— Нет, токмо броня порвана. Поддоспешник не прорезали.

— Еще кто-нибудь уцелел? — показался из-за деревьев еще один опричник с ярко-рыжей бородой.

— Кого-нибудь там видел? — ответил вопросом на вопрос князь.

— Я здесь! — отозвался кто-то еще. — Запыхался немного, сейчас…

Захрустели стебли, поднялся безусый паренек в тяжелом колонтаре из нашитых поверх стеганки в два слоя железных пластин.

— Еще кто есть?! — огляделся Зверев.

На этот раз никто больше не отозвался.

— Переждем? — предложил рыжебородый. — Татары пройдут, и можно выбираться.

— Не пройдут, — мотнул головой Андрей. — Много слишком. Да и потом по этому тракту не к своим, а на их лагерь или дозор скорее выйдешь. Нужно поворачивать на Калужскую дорогу. Тут до нее верст двадцать или тридцать. За пару дней доберемся.

И он первый отправился в сторону заката. Вскоре под ногами зачавкало, поднялась крапива высотой по грудь, ольха уступила место иве, а за нею открылась неширокая речушка. Возможно — та самая Ловать. Князь подобрал длинную валежину, потыкал с берега дно. Оно оказалось твердым.

— Вроде как мелко и не топко. — Он решительно вошел в воду, побрел через русло и вскоре благополучно оказался на той стороне, вымочившись лишь по пояс.

Как это нередко бывает, противоположный берег оказался заметно выше и суше, уже через четверть часа они выбрались в сосновый бор.

— Привал, — скомандовал Зверев. — Тут нас басурмане уже не выследят, даже если дымок заметят. Через реку и болотину не полезут.

В спасенной Полелем сумке, помимо перевязочных средств, обнаружилось сушеное мясо. Развести костер боярам труда не составило — огниво имелось в поясной сумке у каждого. А вот котелка, понятное дело, не нашлось ни одного. Пришлось бросить жребий и варить бульон в шлеме рыжебородого Иова.

Обсушив одежду, выспавшись и подкрепившись, утром бояре отправились в путь уже веселее. Да и шагать по полупрозрачному сосновому бору было куда легче, чем продираться через болотину у Ловати. Пару раз, правда, им влажные низины пересекать пришлось — но там земля хоть и чавкала, но даже ног не намочила, а вместо непролазного малинника стелился необъятный брусничник. Еще раз переночевав у костра, на третий день бояре все же выбрались на широкую утоптанную дорогу. Иного тракта, кроме Калужского, здесь быть не могло, и они уверенно повернули на север.

Как и на всякой проезжей дороге, здесь имелось много удобных стоянок возле ручьев или у берегов рек. Чтобы проезжий человек мог и коней напоить, и сам отдохнуть. На одной из таких и остановились путники незадолго до сумерек. Развели огонь, заварили остатки «мясной крупы». Утром же, еще до рассвета, к ним на поляну вылетело полсотни оружных всадников:

— Не шевелись! — грозно предупредил один из всадников. — Басурмане или православные? А ну, перекрестись!

После того, как бояре истово осенили себя знамением и поцеловали вытянутые наружу нательные кресты, неразличимый в темноте воин смягчился:

— Кто такие, откуда путь держите?

— Из избранной тысячи государевой, — за всех ответил Зверев. — Выбираемся после сечи на Серпуховской дороге.

— То-то я смотрю, огонь палите без опаски, хотя татары кругом! Поначалу за них и принял.

— Как кругом, боярин? — екнуло у Зверева в груди. — Откуда? Много?

— По Серпуховскому тракту к Москве вышли, под ней стоят. Как заведено, изгон устроили. Шастают окрест, грабят.

— С собой возьмешь, боярин? Мы, видишь, безлошадными остались.

— Знамо дело, возьму! Егор, заводных оседланных подведи служивым. Мы ныне, бояре, села окрестные объезжаем. Круг возле Данилова монастыря закончим, коли тихо все будет. А нет, так на все Божья воля!

Командовал полусотней боярин Илья Сивин, и его, как истинного опричника, ничуть не обеспокоило то, что в числе подчиненных оказался князь. Он был старшим на эту полусотню поставлен, и он намеревался ею командовать, каких бы местнических высот ни достигали в роду подчиненные ему ратники. Не задерживаясь возле стоянки беглецов, служивый повел отряд дальше, свернул на какой-то узкий проселок, по нему вышел к реке, миновал, не задерживаясь, деревеньку из двух крепких изб возле водяной мельницы, проскакал через ячменное поле с совсем еще молодыми ростками, свернул в распадок, в котором обнаружилось еще несколько разбросанных вдоль узкой речушки изб. Здесь было тихо: ни блеянья, ни тявканья, ни дыма из трубы, ни человеческих голосов.

Солнце уже поднялось к зениту, и полусотник разрешил людям и лошадям небольшой отдых: напиться воды, передохнуть, кому пощипать травки, кому сжевать кусок хлеба с салом. Когда же скакуны выходились, отряд снова поднялся в седло и через светлый, но сильно подволоченный березняк помчался дальше. Еще деревня — тоже тихая и пустая, но у одного дома на завалинке сидел подслеповатый дедуля в косоворотке и грелся на солнце, зажав меж колен кленовую гнутую палку, отполированную сверху до зеркального блеска.

— Привет, Тараська! — натянул возле него поводья боярин Сивин. — Чего, не взял тебя ныне сын в схрон потаенный?

— Сам не пошел, боярин, — шмыгнул носом дед. — Стар ужо туда-сюда бегать. Дома посижу покамест, а там как Бог даст.