— Я знаю, делам церковным ты чужд, — согласился Иоанн. — Потому и призвал. Знаю, кто-то о просьбе Афанасия слышал и архиепископа казанского Германа в митрополиты зовет. Герман же Полевой из бояр рязанских выходит и Басмановым близкий родственник.

— Ух ты! — настала очередь рассмеяться князю. — Слуги решили прибрать к рукам хозяина? Ты избавляешься от удельных бояр, которые хотят твоей власти, а вместо них растишь опричников, которые хотят того же самого?

— Опричники в отличие от бояр не замышляют моего смертоубийства и не ищут пути моего свержения. — Иоанн ответил столь быстро, без раздумий, что стало ясно: те же мысли посещали и его самого. — Они ищут лишь влияния на мои думы и желания. И происходит сие лишь от излишнего усердия и желания сохранить свое место на моей службе. Однако опасаюсь я, что духовник усердный и преданный не принесет пользы душе моей, ибо хвалить станет деяния не добрые, а полезные страстям моим, хулить дела не бессовестные, а вредные для власти моей и интересов слуг моих избранных. Что мне проку от духовника, который беспокоиться станет о мирских хлопотах моих, а не о сохранении души моей бессмертной? Мирские заботы я могу решить и сам…

— Ты так и не сказал, государь, в чем служба моя состоять будет при этих хлопотах? Духовным сложностям я чужд совершенно.

— Не прибедняйся, чародей. Красть души ты умеешь получше многих. — В этот раз обвинение не прозвучало в устах царя как упрек. — Поручение же к тебе будет весьма простым. Желаю я, князь Андрей Васильевич, чтобы отправился ты в Соловецкий монастырь и именем моим призвал в Москву игумена тамошнего Филиппа, доставив сюда в целости и сохранности.

— Ты называешь меня чародеем и посылаешь привезти митрополита? — вскинул брови Зверев.

— Слуги мои, опасаюсь, в усердии своем, — вдумчиво подбирая слова, ответил царь, — излишне жаждут митрополита мне преданного и им родственного, нежели честного. У тебя же в вопросах сих интереса нет. Для того и надобны властелину подданные разные и непохожие, чтобы каждому по плечу и разуму дело посильное находилось. Опричникам моим сие, боюсь, не по силе выйдет. Могут не довезти…

В тишине защелкали костяшки четок, Иоанн отвернулся к окну. Возможно, думая над тем, что у любого, самого лучшего деяния есть оборотная сторона. Опричники, созданные как опора трона и поставленные в обстоятельства, когда падение повелителя неминуемо разрушит жизнь каждого из них — оказались готовы в любой миг преступить волю своего царя ради сохранения его же покоя и власти.

— Я сделаю сие, не сомневайся, — склонил голову Андрей.

— Поскольку обитель Соловецкая на острове стоит, а время наступит теплое, ты, мыслю, по воде поплывешь. — Государь вскинул руку, и четки соскользнули к локтю. — Посему советую в Кирилловскую обитель по пути заглянуть. Игумен, полагаю, супротив такого возражать не станет. Там твой знакомец в ссылке пребывает, князь Михаил Воротынский. Предложи ему вернуться к службе. Ибо планы его об обустройстве порубежья южного зело разумны. Кому, как не ему, сие до ума довести?

— Князь Михайло?! Опять?! — изумился Андрей. — За что?

— Земли Перемышльские мною еще в первую опричнину отписаны, а у него там удел наследный. Князю я те же слова, что и тебе, молвил. Но ты волю мою принял, от прав удельных отказался, лишь доходами земельными власть свою ограничив. Князь же Михаил зело буен стал и волю мою отверг. Посему земли его я в казну отписать повелел, его же вновь в монастырь послал смирению учиться. На воле оставить не мог, ибо умен он и знает о порубежье русском очень многое. Хватит мне одного воеводы, что ворога в мои земли водит, князя Курбского подлого.

— Князь Воротынский не предатель!

— Я знаю, Андрей Васильевич. Но ведь ты же меня и учил не един раз, что долг царский во благо подданных грех на себя принимать. Я принял, князя Воротынского волей ограничил. Но зла у меня на него нет, и слов его обидных я не помню. Так ему и передай. Вернется — приму с прежним доверием, пост воеводский возверну, жалованье увеличу. Как выходить станешь, вели иноку, что дверь охраняет, к подьячему Разрядного приказа тебя отвести. Там моим именем жалованную грамоту на имя князя возьмешь, на города Одоев, Воротынск, Новосиль и Перемышль, на город, что на Черни, и поместья окрестные по старым рубежам, что от отца своего он наследовал, на город Стародуб-Ряполовской, что в Муромском уезде, волость Мошок, да в Нижегородском уезде село Княгинино с деревнями, да на реке Волге Фокино селище. Помню, все до последней деревни помню. Грамота сия отписана еще в прошлом году. Князь ее брать отказался, сказав, что удел ему предками и Богом завещан и на них в моем даровании он не нуждается.

«Нехило князь землицы и промыслов накопил», — шевельнулось в голове Зверева. Но вслух он сказал другое:

— Ты хочешь, чтобы опричники думали, будто я еду за воеводой?

— Я хочу, чтобы воеводу ты привез тоже. Может, хоть тебя он послушает и грамоту возьмет. Теперь ступай, мне пора к обедне.

Это путешествие стало одним из самых необременительных за все время пребывания Андрея Зверева в этом мире. Верхом, с заводными он помчался до Новгорода, оттуда стругом доплыл до княжества. Здесь, с любимой женой и детьми, в родном доме он провел две недели. За это время корабельщики подготовили его ушкуй к походу — и под широким белым парусом с древним, еще языческим новгородским крестом князь спустился к Неве, по ней вышел в Балтийское море, обогнул Скандинавский полуостров и через двадцать один день уже привалил к причалу под прицелом суровых башен Соловецкого монастыря, сложенных из крупных природных валунов.

Разумеется, можно было добраться и по рекам, всего с одним волоком — но, хотя внутренний путь и казался десятикратно короче, шел он все время против течения да по нешироким рекам, так что еще неизвестно, вышло бы это быстрее или дольше. Но уж многократно дороже — это точно. Бурлаки и амбалы с переволоков за «спасибо» не работают.

Игумен Филипп оказался классическим старцем, словно списанным с иконы: благообразный сухонький белобородый старичок. Андрей застал его в иконописной мастерской, с кисточкой в руке у пахнущего елеем свежего образа. Услышав, что его зовет государь земли русской, старец просто вытер руки и сказал:

— Пошли…

И уже на следующий день они вошли в реку Выг, густо заполненную судами, точно московский тракт перед торгом. К счастью, река вскоре разлилась в просторное Выгозеро, а там, от верхнего Выга, широким многолюдным волоком они перебрались к Повенцу. Дальше было легко и просто: по просторному Онежскому озеру до Вытегры, там волоком на Ковжу — и, считай, осталось самое простое: вниз да вниз по течению через озеро Белое в Шексну, а там, почитай, Волга рядом.

Возле Горицкого монастыря Андрей приказал причалить. Лето не зима, ушкуй не лошадь — узкими протоками, соединяющими Шексну и Сиверское озеро, не пройдет, платить же за волох князь нужды не видел. И так до монастыря добраться можно. Пешком — два часа пути. Ногам после плаванья такая разминка только на пользу.

— Не спеши, — внезапно остановил его игумен Соловецкого монастыря, когда князь предложил ему прогуляться вместе. — Быть возле обители православной и хотя бы всенощную не отстоять, грешно. Помолимся, очистим души свои, опосля на поклон мощам преподобного Кирилла и тронемся.

Спорить с христианскими желаниями кандидата в митрополиты князь не стал, и даже вместе с ним прослушал возглашение утрени, исполнение псалмов разноголосым женским хором и долгие молитвы с провозглашением поименной славы бесчисленному количеству святых, к тому же — многократному. Бдение завершилось общим молебном под радостное пение хора аккурат с первыми лучами солнца, и Филипп, приняв из рук игуменьи высокий черный посох с золотым навершием, вышел из ворот обители, дабы совершить паломничество к останкам основателя Кирилловского монастыря. К огромному изумлению Зверева, под стенами обители собралось несчитанное количество народа, молящего нежданного гостя о благословении. И Филипп такие благословения с царственной неторопливостью раздавал. Каким непостижимым образом в окрестных землях стало известно о приезде почитаемого инока — неведомо, но вся дорога от Гориц и до монастырских предместий на Сиверском озере была плотно заполнена людьми по