молящимся на коленях перед алтарем.

— Здрав будь, государь! — громко поздоровался князь, и приветствие его гулко заметалось между стенами пустого храма, пропахшего дымом, воском и ладаном.

— Оставь меня, бесовское отродье! — простонал Иоанн, несколько раз осенив себя крестным знаменьем. — Не тронут сердца моего твои искусы в храме Божием!

— Ты узнаешь меня, даже не оглядываясь? — удивился Зверев. — Польщен, польщен. Великая честь для простого смертного.

— Нечто не догадаюсь я, кого пришлет бес смущать мою душу в столь тяжкий час? — ответил царь. — Твоими устами сам диявол глаголет, и я удивлен лишь тем, что явился ты так поздно.

— А мне спешить некуда, великий государь. — Андрей остановился пред желтым ликом висящей на стене под небольшим балдахином иконы, перекрестился и даже собрался было поцеловать лик, но под пронзительным взглядом святого в последний миг смутился и отступил. — Я вижу, ты опять в рясу одет и куколь монашеский. Постриг уже принял, государь, али в ожидании маешься?

— Схима еще не на мне, но душою я уже монах, — склонил голову пред алтарем Иоанн. — Не государь ныне для слуг своих верных, а первый их игумен. И тебе искусами своими меня не смутить!

— Зачем мне тебя смущать? — удивился Зверев. — Схима — это хорошо. И постриг — тоже хорошо. Постриг принимая, всего себя делам Господа ты посвятить поклянешься. А коли так, то хочешь не хочешь, а долг свой тебе исполнять придется.

— О каком долге ты сказываешь, Андрей Васильевич? — наконец-то оглянулся Иоанн.

— Пред Богом, людьми и верой истинной, православной.

— Коли грешен в чем, то служением молитвенным искуплю.

— Кому на хрен нужна твоя молитва? — пользуясь отсутствием свидетелей, прямо спросил Зверев, подошел ближе, встал у царя за спиной. — Нечто не знаешь ты, кому страну отдать собрался? Сыну десятилетнему, неразумному! И долго он прожить успеет без опыта да сторонников? Долго шапку Мономаха проносит, что даже для тебя слишком тяжела оказалась? Сколько часов устоит против врагов, от которых даже ты со свитой своей избранной драпаешь? Нечто неведомо тебе, что князь Старицкий письмо Сигизмунду посылал, прося его на службу королевскую взять? Что соратники его уже пытаются земли Псковские и Новгородские от Руси отринуть и ляхам на поругание предать? А опосля с земель остальных русских власть твою скинуть и польского короля здесь насадить? Ну, так скажи мне, великий государь, как долго сын твой десятилетний на троне этом просидит? Или ты мыслишь, что я о нем так же, как о тебе, печься стану? Так я, Иоанн Васильевич, тоже не всесилен. Тебе ангелом-хранителем судьбой назначен, это верно. А вот есть ли такой у сына твоего — не ведаю.

— Ты не ангел, княже, — не выдержав, вскочил и повернулся к нему царь. — Ты бес, ты бес бесстыжий!

— А скажи мне, великий государь, что за вера держится в царствии Польском, коему в руки ты отчизну свою с такой легкостью бросаешь? Ась, не слышу? Что за вера в царствии, где православных зимой под лед спускают, коли от Иисуса Христа не отступятся, летом собаками травят, где храмы и монастыри православные разоряют и опосля схизматикам поганым отдают? Ну, ответь мне в храме Божьем, что с верой твоей, верой отцов и дедов твоих станется после бегства твоего? Что скажешь ты Господу своему на Страшном суде, когда спросит, зачем отдал народ свой православный на поругание неверным, зачем допустил истребление веры истинной на земле, на которую править самим Богом помазан был?

— Чего ты хочешь? Чего ты хочешь от меня, исчадье ада? Ты хочешь крови? Ты хочешь крови человеческой?

— Тебе ли бояться крови, правитель всея Руси? Вспомни, по Казани мы шли по колено в крови. Но гибель тысяч мучеников принесла свободу сотням тысяч невольников. Разве это грех — нести людям свободу? Разве это грех — отдавать живот спой за веру и Отечество?

— Ты не понимаешь, ты ничего не понимаешь, князь! — схватился за голову Иоанн. — Это не битва с врагом! Это не освобождение невинных! Это резня всех против всех! Сын на отца, брат на брата, христианин на христианина! Все! Все! Ты понимаешь, бес, все до единого! Все, кто только живет на этой земле, ополчились против меня! Глинские, Тюфякины, Одоевские, Шеины, Охлябины, Пронские, Булгаковы, Сидоровы — все бегут! Все бегут прочь от воли моей, дабы к ратям Сигизмундовым примкнуть, дабы с ляхами вместе на землю русскую прийти и меня в могилу затоптать до самой преисподней!

— Не одними князьями земля русская держится, государь! — невозмутимо возразил Андрей. — Все богатство, что на ней есть, руками простых людей выстроено. Хлеб, что едим, руками смердов простых выращен. Мечи и пищали наши черными сотнями кованы. И люд простой любит тебя, ако самого Господа. Любит за избавление от тягот воеводского кормления, за право в судах земских наравне с воеводами сидеть и за правду бороться. За право старост губных самим избирать, из людей честных и совестливых. За право в служивое сословие переходить, коли жизнь обыденная скучна, за избавление от набегов татарских, за земли новые непаханые, за реки, для торга свободные. Что тебе князья, государь? На каждого князя недовольного сто детей боярских найдется, что за тебя без сомнения на любую муку пойдут.

— Напрасно стараешься, Андрей Васильевич, — устало покачал головой Иоанн. — Нечто не знаю я о пользе деяний сих? Нечто неразумен я был, когда сии указы издавал? Для того и старался, дабы облегчение народу своему принести. И ощущал благость единения, когда одним порывом люд русский со мною в походы на Казань и Полоцк шел, когда присоединению Сибири и Астрахани радовался. Ныне же былого единства нет более. Рать моя не токмо из стрельцов и опричников собрана. Она, Андрей Васильевич, еще и из бояр собрана, из князей удельных. За каждым князем сотни холопов оружных, а за многими и тысячи. Тот же Михайло Воротынский, товарищ твой, двенадцать тысяч ратников в ополчение приводит. Не мне все эти витязи служат — князьям и боярам своим. Не мою волю исполняют — волю удельного боярина своего. Как же могу пойти я супротив их воли? Как принудить делу государеву, православию служить? Коли все они смерти моей возжелали, так что я сделать могу? Избранных бояр своих и стрельцов супротив земства служивого послать? Приказать русским людям русских резать, христианам православным в единоверцев стрелять? Зачем мне такое царствие кровавое нужно, князь? Уж лучше я сам в обители скроюсь, подданных своих от греха освобожу, Русь свою от большой крови избавлю. Ступай, княже. Отринула меня моя держава, и я ныне от нее так же отступаюсь. Кончилось мое царствие, Андрей Васильевич. Все!

Иоанн, давая ясно понять, что разговор окончен, поворотился к Андрею спиной и снова опустился перед алтарем на колени.

— Князья тебе изменяют и бояре, — тихо произнес Зверев. — Люди же простые верят тебе, любят, служат честно. Их-то ты за что караешь? Предаешь за что?

— На людей простых я зла не держу, любовь к ним испытываю не меньшую, от всей души благословляю и их благословения прошу, — так же тихо и покойно ответил царь. — Отречением своим я лишь бояр и князей караю, на них грех измены и предательства помазанника Божьего. Простой же люд к сердцу моему близок, и его я отречением своим лишь от греха великого спасаю, от мук телесных и смертоубийства избавляю. И да простит меня Господь.

Князь Сакульский поклонился, вышел из церкви и тут же уселся на паперти, прикрытый от медленно падающих снежинок широким тесовым навесом. В задумчивости потер виски.

— Ну что? Ну как, Андрей Васильевич? Что царь? — Андрей в тягостных раздумьях даже не заметил изрядной толпы собравшихся у крыльца встревоженных опричников.

— Чего Иоанн Васильевич молвил, Андрей Васильевич? — выступил чуть вперед Малюта Скуратов и вдруг сдернул шапку, словно обращался к самому государю.

— Царь сказал, что бояре и князья предали его, изменили ему и против самой жизни его не раз злоумышляли, — медленно, взвешивая каждое слово, ответил Андрей. — И посему от них он отрекается и царствовать над такими подданными не желает. Но вот люд простой и честный, людей служивых и торговых он любит и свое благословение им дарит и такими подданными ему править в радость. Именно так Иоанн и сказал. А мужик он честный до безобразия и от слов своих не отречется, пусть и без свидетелей произнес. И что это значит? Это значит, что слушайте меня, служивые. Слушайте внимательно и запоминайте: ноги в руки без промедления берите и мчитесь в Москву. Послание царское люду передайте, на всех площадях и перекрестках повторите, пусть каждый юродивый из ямы выгребной про то слово царское знает досконально и в точности. Холопов своих тоже поднимайте, одевайте в самые потертые кафтаны, что имеются, давайте им по пригоршне серебра и с собой в Москву тащите. Пусть по