дымовым отверстием в крыше.

— Хорошо жилье, нечего сказать, — заметил он.

— Я тоже родился в таком вот доме, — пригорюнился Скорбный Эдд. — И провел в нем свои лучшие годы — все плохое началось потом. — В одном углу валялась куча соломы, и Эдд посмотрел на нее с тоской. — Я отдал бы все золото Бобрового Утеса, лишь бы снова поспать в постели.

— Вот это ты называешь постелью?

— Я называю постелью все, что мягче земли и имеет над собой крышу. — Эдд понюхал воздух. — Навозом пахнет.

— Да, только старым. — Запах был очень слаб — видимо, дом покинули уже довольно давно. Джон порылся в соломе, чтобы проверить, не спрятано ли чего внизу, и обошел стены. Это не заняло у него много времени. — Тут ничего нет.

Он и не ожидал ничего найти. Белое Древо — четвертая деревня, которую они проезжают, и все четыре заброшены. Люди ушли, забрав свои скудные пожитки и всю живность, которую имели. Следов нападения нигде не замечалось. Пусто, только и всего.

— Как ты думаешь, что могло с ними случиться? — спросил Джон.

— Такое, что мы и вообразить себе не можем, — заверил Скорбный Эдд. — Я, впрочем, могу, только говорить не хочу. Довольно одного знания, что всех нас ждет погибель, — незачем думать об этом заранее.

Две собаки обнюхивали дверь изнутри, остальные рыскали по деревне. Четт ругал их почем зря со злостью, которая, похоже, никогда его не покидала. При свете, проникающем сквозь красные листья чардрева, прыщи у него на лице казались еще ярче. Увидев Джона, он сузил глаза — любви они друг к другу не питали.

В других домах тоже ничего не нашлось.

— Ушли, — крикнул ворон Мормонта, взлетев на ветку чардрева. — Ушли, ушли, ушли.

— Год назад в Белом Древе еще жили одичалые. — Торен Смолвуд, в черной блестящей кольчуге и чеканном панцире сира Джареми Риккера, больше походил на лорда, чем сам Мормонт. Тяжелый плащ, подбитый соболем, был застегнут скрещенными серебряными молотами Риккеров. Плащ тоже принадлежал раньше сиру Джареми… но сира Джареми убил упырь, а в Ночном Дозоре ничего даром не пропадает.

— Год назад королем был Роберт, и в стране царил мир, — заметил коренастый Джармен Баквел, командир разведчиков. — За год многое может измениться.

— Неизменным остается одно, — вставил сир Малладор Локе, — чем меньше одичалых, тем меньше хлопот. Что бы там с ними ни стряслось, я по ним плакать не стану. Грабители и убийцы, все до одного.

Красные листья над Джоном зашуршали, сучья разошлись, и показался человек, скачущий с ветки на ветку, как белка. Бедвик был ростом не выше пяти футов, и только седина в волосах выдавала его возраст. Другие разведчики прозвали его Великаном. Сидя в развилке у них над головой, он сказал:

— На севере какая-то вода — озеро, что ли. На западе кремнистые холмы, не очень высокие. Больше ничего не видать, милорды.

— Заночевать можно здесь, — предложил Смолвуд. Старый Медведь взглянул на небо сквозь белые ветки и красные листья чардрева.

— Нет. Великан, сколько там еще до заката?

— Три часа, милорд.

— Пойдем на север, — решил Мормонт. — Если успеем добраться до озера, разобьем лагерь на берегу, авось и рыбы наловим. Джон, тащи бумагу, надо написать мейстеру Эйемону.

Джон нашел в седельной сумке пергамент, перо и чернила и принес лорду-командующему.

«В Белом Древе, — нацарапал Мормонт. — Четвертая деревня, и все пусты. Одичалые ушли».

— Найди Тарли, и пусть он это отправит. — Мормонт свистнул, ворон слетел к нему, сел на голову коня, покрутил головой и сказал:

— Зерно. — Конь заржал.

Джон развернул своего лохматого конька. За чардревом росли другие деревья, поменьше, и Дозорные, расположившись под ними, чистили коней, жевали солонину, справляли нужду, чесались и разговаривали. Получив команду двигаться дальше, они умолкли и расселись по коням. Сначала отправились передовые Джармена Баквела, потом авангард под командованием Торена Смолвуда. Далее следовал Старый Медведь со своим отрядом, сир Малладор Локе с вьючными лошадьми и наконец арьергард сира Оттина Уитерса. Итого двести человек и в полтора раза больше лошадей.

Днем они ехали по звериным тропам и вдоль ручьев, «дорогами Дозора», забираясь все дальше и дальше в глушь, ночью разбивали лагерь под звездным небом и видели над собой комету. Из Черного Замка братья выехали в хорошем настроении, с шутками и прибаутками, но мрачное молчание леса скоро взяло свое. Шутки стали реже, а ссоры чаще. Никто не желал сознаваться, что он боится — они как-никак были Ночным Дозором, — но Джон чувствовал, как им тревожно. Четыре пустых деревни, ни одного одичалого, даже дичь куда-то подевалась. Зачарованный Лес никогда еще не казался более зачарованным — это признавали даже ветераны.

Джон снял перчатку, чтобы дать подышать обожженным пальцам. Экий мерзкий вид. Он вдруг вспомнил, как ерошил волосы Арье. Его сестричка, тоненькая как прутик. Как-то она теперь? Ему было немного грустно думать, что он, может быть, никогда уже не взлохматит ей волосы. Он стал сгибать и разгибать пальцы. Если боевая рука оцепенеет и утратит гибкость, это может для него плохо кончиться. За Стену без меча лучше не соваться.

Сэмвелл Тарли был там же, где другие стюарды, и поил своих лошадей. Их у него на попечении было трое: его собственная и две вьючных, каждая из которых везла большую плетеную клетку с воронами. Птицы, завидев Джона, захлопали крыльями и подняли шум. Некоторые их крики подозрительно напоминали слова.

— Ты что, говорить их учишь? — спросил Джон Сэма.

— Так, понемножку. Трое уже умеют говорить «снег» и «Сноу».

— С меня довольно и одной птицы, которая кличет меня по имени, а «снег» для черного брата слово не слишком приятное. — Снег на севере часто означает смерть.

— Что там, в Белом Древе?

— Кости, пепел и пустые дома. — Джон подал Сэму свернутый пергамент. — Старый Медведь велел отправить это Эйемону.

Сэм взял птицу из клетки, погладил ей перья, прикрепил письмо и сказал:

— Лети домой, храбрец. Домой. — Ворон каркнул что-то, в ответ, и Сэм подкинул его в воздух. Тот захлопал крыльями и полетел ввысь сквозь кроны деревьев. — Жаль, что он и меня не может прихватить с собой.

— Все маешься?

— Д-да… но уже не так боюсь, как раньше, правда. В первую ночь, когда кто-нибудь вставал отлить, мне каждый раз казалось, что это одичалые крадутся, чтобы перерезать мне глотку. Я боялся, что если закрою глаза, то больше уж их не открою… но в конце концов все-таки рассвело. — Сэм заставил себя улыбнуться. — Может, я и трус, но не дурак. У меня все тело ноет от езды и ночевок на земле, но я почти уже совсем не боюсь. Смотри. — Он вытянул руку — показать, что она не дрожит. — И я работаю над своими картами.

«Странное дело, — подумал Джон. — Двести храбрых мужчин отправились за Стену, и единственный из них, кто стал бояться не больше, а меньше, — это Сэм, сам себя признающий трусом».

— Мы еще сделаем из тебя разведчика. Глядишь, и в передовых окажешься, как Гренн. Может, мне поговорить на этот счет со Старым Медведем?

— Посмей только! — Сэм натянул на голову капюшон своего необъятного черного плаща и взгромоздился на лошадь. Она была ездовая, медлительная и неповоротливая, но лучше подходила для его веса, чем маленькие коньки, на которых ехали разведчики. — Я надеялся, что мы останемся ночевать в деревне, — с грустью сказал он. — Хорошо бы снова поспать под крышей.

— Крыш там все равно на всех не хватило бы. — Джон улыбнулся Сэму на прощание и отъехал. Почти вся колонна уже выступила в путь, и он двинулся в объезд деревни, чтобы избежать толкотни. Он уже насмотрелся на Белое Древо.