своих спутников. Он тяжело опустился на нижнюю ступеньку постамента, расстегнул рубашку и вытряхнул из-за ворота еще порцию глины. Памятник, изображавший не то директора, не то главного конструктора завода, в очках и с портфелем в руке, слегка накренился во время землетрясения, но стоял вполне надежно и довольно далеко от обрыва.

Подошла Ольга. Она попыталась сесть рядом с Гонзо, но не смогла – ноги уже не слушались ее. Она осталась стоять и спросила:

– Здесь было заводоуправление?

Гонзо молча кивнул.

– И там прятался ифрит?

– Амир сказал – там.

Ольга сделала шаг к обрыву. Перед ней в темноте ворочался океан констраквы.

– Теперь мы его никогда не найдем... – сказала княжна.

Гонзо пожал плечами.

– Почему? Найдем.

– Если я его найду, – сказал граф, – то я его без заклинаний в бутылку забью. Задницей вперед. Только вот где его искать? – он подошел к Ольге и тоже стал смотреть в темноту под обрывом.

– А чего его искать... – Христофор с трудом поднялся со ступеньки и повернулся к памятнику. – Ладно, – сказал он, – хватит, слезай. Не смеши людей!

Граф и княжна медленно обернулись и ошарашенно уставились на памятник. Каменные черты лица вдруг дрогнули, забегали глаза под дужками очков, памятник судорожно вздохнул и превратился во вполне обычного человека. На вид ему было лет двадцать пять, он был скромно одет и смертельно бледен...

– Слезай, говорят тебе! – прикрикнул Христофор.

Человек в очках немедленно повиновался. Он неуклюже слез с постамента и встал, прижавшись к нему спиной.

– Ишь, где вздумал прятаться! – весело ворчал Гонзо. – Ты что думаешь, я идиот? Ты думаешь, я не помню, что на этой тумбочке, – он указал на постамент, – одни ноги торчали, и никакого памятника не было? Конспиратор! Тебя как зовут-то?

– Очкарик, – буркнул бывший памятник и на всякий случай добавил: – Из бригады Федула...

– Не больно-то похож ты на бригадника... – усмехнулся Гонзо.

– Погоди-ка, – отстранил его граф. – Это, значит, вот кто нас убить хотел?

Он шагнул к человеку в очках с явным намерением превратить его в человека без очков. И, может быть, не только без очков. А может быть, и не в человека.

– Не... не надо! – Очкарик, не выносивший кулачной расправы, пытался закрыться портфелем. – Я не хотел убивать! Оно само! Я не знаю, почему так получается! Честное слово! Я вообще ничего не понимаю... Это какой-то ужас...

Он скорчился у подножия постамента, плечи его затряслись, из-под очков потекли слезы.

– Джек, оставь его в покое, – сказала Ольга, и Очкарик сейчас же с надеждой посмотрел на нее.

– Я клянусь вам, это только от страха! – продолжал он, обращаясь к Ольге. – Я сначала вообще не верил, что это происходит на самом деле, думал – шизофрения, бред... Как бы я хотел, чтобы это был бред! Но они действительно умирают... Я их убиваю... То есть нет! Я никого не убиваю! Это как видение, как кошмар... Я представляю себе, что может случиться, и это сразу случается! И невозможно остановить! Знали бы вы, чего мне это стоит... Били меня, издевались – я терпел. Заставляли сейфы ломать – ломал. Но зачем же убийцей-то меня сделали?! Не могу я так жить! Мне умереть хочется. Но я и умереть не могу... Чего бы я только не дал, чтобы все это оказалось сном! – голос его пресекся и превратился в едва различимый шепот. – ... Вот так проснуться бы – и ничего нет. И ничего не было. Никаких чудес. Никаких ловушек. И главное, чтобы я никого не убивал!

Княжна подошла ближе и, несмотря на боль в ногах, опустилась на ступеньку рядом с ним.

– Когда это началось? – спросила она.

– Когда... – Очкарик послушно наморщил лоб. – Давно... то есть, не очень. Не помню... Все так перемешалось за это время... Да! Это началось, как только я познакомился с Федулом.

– А как ты познакомился с Федулом? – княжна придвинулась ближе и положила руку на его плечо. – Расскажи-ка все по порядку. Может быть, мы сумеем помочь...

– Да, да! Конечно. Спасибо! – Очкарик утерся рукавом и, доверчиво заглядывая Ольге в глаза, принялся рассказывать.

– Как познакомился с Федулом? Это я помню хорошо... В «Поганке». Да. Это ресторан. У меня в тот день почему-то были деньги... не помню. И я зашел пообедать. Там никого не было. Вообще. И тут появился Федул. Он был пьян. То есть, почти не мог стоять на ногах, но в руке держал бутылку коньяка. Очень дорогой коньяк. «Наполеон», знаете?

– Знаю, – сказала Ольга, – дальше.

– Так вот, – продолжал Очкарик, шмыгая носом. – Он подсел ко мне и сказал, что этот ресторан принадлежит ему. Или, вернее, его бригаде. Я тогда плохо разбирался. Потом он стал ругать Колупая. Это был такой авторитет до Федула. Федул стал рассказывать про свои подвиги – на кого где наехал да сколько взял... Он сказал, что рисковал шкурой и лез под пули для Колупая, а в награду получил вот – бутылку. Но ничего, говорил он, придет время, и Колупай страшно пожалеет. На брюхе будет ползать и просить прощения. И по этому поводу мы должны немедленно выпить. Вообще-то я не пью, но не смог ему отказать, потому что он ничего не понимал и все время ругался... И бутылку открыть он сам не мог – отдал мне. Помню, она была запечатана сургучом или чем-то таким... Я соскоблил печать, и тут со мной что-то произошло. Обморок, наверное. Я очень волнуюсь, когда меня заставляют пить...

Очкарик неуверенно улыбнулся сквозь слезы. Граф и Гонзо удивленно переглянулись. И это – ифрит?! Однако Ольга слушала очень внимательно и даже, казалось, с сочувствием. Очкарик, обращаясь именно к ней, продолжал:

– Когда я пришел в себя, Федул уже требовал у официантов другую бутылку. Я спросил, может быть, нам хватит этой? Он захохотал и сказал, что для двоих она маловата, и раз уж я залез в эту бутылку, то он мне ее дарит, а себе купит отдельную и тоже в нее залезет... В общем, он нес околесицу, а когда увидел, что я его не понимаю, протянул бутылку мне. Да ты, говорит, загляни в горлышко! Я заглянул и чуть второй раз не упал в обморок. Там был...я. Вернее, сначала я увидел только глаз. Большой глаз на маленьком лице. Но там было не только лицо, там было все: плечи, руки, туловище, ноги... ноги совсем малюсенькие, будто их вытянули куда-то в неимоверную даль. И все это было мое, я сразу узнал. Лицо мое, пиджак мой и глаз. Он был больше всего остального. Он смотрел на меня и не мигал... Тут Федул отобрал у меня бутылку и сказал, что теперь я у него в руках. Ему как раз нужен человек, который может показывать такие фокусы. Я не показывал ему никаких фокусов. Но этот глаз... Он сказал, что это моя душа, и если я буду капризничать, то ей не поздоровится. Я, конечно, не поверил в этот бред, и тогда он начал меня бить. Ну, пришлось с ним согласиться. Когда бьют, так на все согласишься, правильно?...

Очкарик искательно посмотрел на всех по очереди, но не дождался ответа.

– Простите, – сказал он, – я понимаю, вы думаете иначе. Но что поделаешь? Так уж я устроен. Во мне совсем нет агрессивности. И когда на меня кричат, я совершенно теряюсь. Да разве я один такой? Нам всем с детства объясняли, что агрессивным быть плохо. Задиристым