неделя, и они станут очевидными. Через месяц ты станешь глубоким старцем, через полтора – тебя не будет в живых...

– Ты лжешь, колдун! – в неистовстве вскричал Адилхан.

Вместо ответа Ктор подошел к оконному проему и откинул серую ткань, маскирующую окно снаружи. Луч солнца ударил в зеркало на стене. Комната осветилась. Адилхан всмотрелся в свое отражение. Он и Фаррух были одного возраста, но сейчас из двух людей, отражающихся в зеркале, один был явно старше. Глубокие морщины пролегли по лицу Адилхана, избороздили его лоб. Глаза приобрели нездоровый желтоватый оттенок. Все это можно было отнести к последствиям болезни, но падишах уже понял, что Ктор не лжет.

– Будь ты проклят, – простонал он, закрыв лицо руками и падая на постель.

– Неужели ничего нельзя сделать?! – Фаррух заметался по комнате.

– Единственный способ лечения, – спокойно сказал жрец Ассуры, – это замена сердца. Но чтобы приживить падишаху сердце другого человека, необходима вода из волшебного источника, что, говорят, протекает в недрах Горы Духов. Увы! Эта гора слишком велика и тверда. Никаких человеческих сил не хватит, чтобы пробить ее и добраться до источника...

– Не хватит?! – Адилхан вскочил. – Как бы не так! У меня есть ифрит!

– Я так и думал, – еле слышно пробормотал Ктор и громко добавил:

– А! Ну тогда – другое дело! Простите, что понапрасну напугал вас.

– Да, да, ифрит, и не один! – Адилхан возбужденно потирал руки. – Послать за ним немедленно!

– Теперь остается только подобрать подходящее сердце, – сказал Ктор. – К сожалению, оно может быть взято только у кого-то из ваших соплеменников, иначе не приживется. Впрочем, это ведь честь для ваших солдат – отдать жизнь за повелителя?

– Разумеется, – падишах кивнул. – Фаррух, подбери кого-нибудь из гвардейцев покрепче...

Визирь медленно покачал головой.

– Как?! – взвизгнул Адилхан. – Ты отказываешься?!

Фаррух загадочно улыбнулся.

– Никого из моих людей я не могу обречь на смерть, – спокойно сказал он. – Есть только одно сердце, которым я вправе распорядиться по своему усмотрению. Возьми его!

Падишах подошел к нему и, взяв за плечи, повернул лицом к свету.

– Ты с ума сошел! – прошептал он, заглядывая в глаза визиря. – Несчастный! Как можешь желать смерти ты – мой первый советник, мой главный военачальник, мой лучший друг?! Неужели отдашь в жертву себя, чтобы спасти никчемную жизнь грязного солдата? Да все они погибнут рано или поздно! Другие придут им на смену, точно такие же! А ты – единственный друг падишаха, тебя ждет блестящее будущее, огромная власть, несметные сокровища, лучшие наложницы! Неужели можно вот так взять и отказаться от всего этого? Не верю!

– Есть еще одно соображение, – сказал Фаррух. – Позволь мне напоследок поговорить с тобой откровенно. Знаешь ли ты, Адилхан, как прозвали тебя на родине? Знаешь ли, как называют тебя не придворные льстецы на большом посольском приеме, а подданные в своих домах, крестьяне на полях, солдаты в походе? Они зовут тебя Адилханом бессердечным. И у них есть на то основания. Они ограблены поборами, они запуганы казнями и пытками, они принесены в жертву прихотям повелителя. Посуди сам, как должен поступить я, твой самый преданный друг? Я люблю свой народ, и мне небезразлично, какое сердце будет у падишаха моего Хоросана. Что если оно окажется еще более злым, трусливым, алчным, чем прежнее? А в этом, – он приложил руку к груди, – в этом сердце я, во всяком случае, уверен...

... Придя в себя, Христофор прежде всего удивился. Как! Это еще не все? Некоторое время он прислушивался к своим внутренним ощущениям. Они не были похожи на ощущения человека, раздавленного в лепешку. Хотя, кто знает, какие при этом бывают ощущения?...

... Постепенно в сознание стали проникать разрозненные сигналы из внешнего мира. В отдалении с дробным стуком сыпались камни, едкая пыль висела в воздухе и скрипела на зубах. Гонзо открыл глаза, но сначала ничего не увидел – либо наступила ночь, либо свет сюда вообще не проникал.

Где-то вверху послышалась возня, снова посыпались камни. Христофор поднял голову и увидел звезды. Они казались красноватыми, неуверенно перемигивающимися сквозь пыль. Опять это незнакомое созвездие в небе, подумал Христофор. Где-то он его уже видел. Совсем недавно... Над трубой... И тогда это не казалось странным. Он понимал тогда, почему над трубой такое удивительное созвездие. В голове вдруг огненной надписью вспыхнуло слово: КОНСТРАКВА. Вместе с ней навалилась неосознаваемая до сих пор боль и тошнота.

"Похоже, меня здорово садануло по голове, " – подумал Гонзо.

Но боль помогла ему вспомнить: такое созвездие он видел в небе над озером констраквы. А это значит, что и сейчас...

Он вздрогнул и стал вглядываться в окружающую темноту. Пыль немного осела, проступили смутные очертания каких-то предметов, пока совершенно бесформенные. Где же стены?... Теперь он вспомнил точно: ифрит, эта сволочь из бутылки, заманил их в мышеловку и прихлопнул, столкнув между собой две стены. Или не прихлопнул? Может быть, они все-таки в последний момент убежали? Нет. Убежать нельзя было, потому что из-под земли прорвалась констраква, а вместе с ней и одно из чудовищ нездешнего мира...

Христофор принялся ощупывать землю вокруг, боясь наткнуться на маслянистые потеки констраквы, и неожиданно обнаружил лежащее возле него тело.

– Оля! – голос его прозвучал едва слышно. В горле запершило от пыли, Христофор закашлялся.

Он перевернул Ольгу на спину, и на него уставилась черная бесформенная маска вместо лица. Христофор отшатнулся в ужасе, но это была только пыль. Ольга застонала и открыла глаза. На ее перепачканном лице поочередно отразились боль, испуг и удивление. Она села, оглядываясь по сторонам, попыталась что-то сказать и тоже поперхнулась.

– Где... Джек? – удалось ей выдавить сквозь кашель.

– Здесь я! – граф лежал неподалеку, слегка приваленный камнями. – Что произошло?

– Только это и осталось выяснить, – сказал Христофор. – Оля, ты как?

– Кажется... – сказала Ольга, пытаясь подняться.

Христофор, как мог, помогал ей, несмотря на дьявольскую боль в коленях. В каких-нибудь две минуты они поднялись на ноги и, пошатываясь, приблизились к Джеку Милдэму. Но тот уже сам справился с лежащими на нем глыбами. Тренированное тело лучшего гвардейца герцога Нью-йоркского совершенно не пострадало. Что же касается последствий удара головой о землю, то Джек не испытывал их вовсе. Гонзо, к сожалению, не мог сказать того же о себе. Голова его раскалывалась, и перед глазами плавали какие-то радужные пятна. Тем не менее, он первым сообразил, что нужно сделать прежде всего.

– Граф, там у вас в сумке... кстати, вы сумку не потеряли?

– Здесь она, на мне.

– А бутылка с Амиром?

– На месте.

– Цела?

– Цела и запечатана.

– Прекрасно! Значит нас гвоздит только один ифрит? Это радует. Так вот, граф... о чем бишь я?.. Да! Там, рядом с бутылкой, должен быть фонарь. Достаньте его... Достали?

– Ну да.