коммунизма.

Но вот странно: в этом ряду стоит свидетельство самого автора романа, ответившего отказом на предложение войти в консервативную «Лигу за европейскую свободу»: «Я не могу связывать себя с консерваторами, которые собираются защищать демократию в Европе, но закрывают глаза на английский империализм… Я левый и могу работать только с левыми, несмотря на (или, вероятно, вопреки) свою ненависть к тоталитаризму».

И если б только одно такое свидетельство…

Нет, поистине он был невыносим! Досаждал своим обличитель-ством и правым, и левым, и радикалам, и консерваторам, так как в равной степени ненавидел политиканство и демагогию любой масти.

Мы иногда задираем нос: мол, только в русском языке есть слово «интеллигенция». Действительно, даже фундаментальный словарь английского языка дает следующее значение слово intelligentsia: «русские интеллектуалы, обычно стоявшие в оппозиции к правительству». Но наша национальная гордость не может быть уязвлена признанием, что истинных (в российском понимании) интеллигентов рождала не только Россия.

Почему-то мне кажется, что нужно внимательнее присмотреться в этом смысле к личности Джорджа Оруэлла. Всегда один, в своих идеях и принципах он остался примером человека, противостоящего какому бы то ни было подавлению большинством. Было ему присуще и чувство личной ответственности за свои действия и «за весь мир», однако он понимал ее лишь как бремя моральное и инстинктивно сторонился слишком ретивых и не отягощенных соображениями нравственности «практиков». Когда подсказывала совесть, сам ввязывался в драку, был храбр на войне, но фанатичного, лишенного сомнений бойца и патриота из него не получилось. Как ни старались… Он всегда оставался добровольцем, а не «кадровым военным».

Биографы отмечали в этом больном, издерганном человеке исключительную «способность сопротивляться стереотипам и бесстрашие не иметь единомышленников». Не желавший и, видимо, органически не способный ходить в шеренге, Оруэлл до конца остался верен не идее, не партии, не друзьям даже, а лишь собственной совести.

Одним словом, интеллигент. И не случайно автор биографии Оруэлла Алекс Звердлинг не мог найти этой личности аналога во всей западноевропейской литературе. Зато легко отыскал в русской — Антон Чехов…

А теперь вернемся в роковой год — реальный 1984-й. Ну что ж, прошел он (да и выбран автором был совершенно произвольно: «перевертыш» 1948 года, когда создавался роман), и ничего страшного как будто не случилось. Но, может быть, благодарить за это нужно как раз писателя?

«Роман изменил наше восприятие времени, — писал в преддверии даты один западный критик, — и неизбежно изменилось наше осознание реальности. Нас охватил такой неподдельный страх, что было уже не до будущего. Мы смертельно перепугались за сегодняшний день. И этот ужас определил мысль, чувство и поведение жителя Англии настолько, что изменил в каком-то смысле движение самой истории. В сознании людей фантастический 1984 год заменил собою реальный».

Иногда важно не собственно пророчество, но предупреждение, тревожная весть. «Будущему или прошлому — времени, когда мысль свободна, люди отличаются друг от друга и живут не в одиночку, времени, где правда есть правда и былое не превращается в небыль.

От эпохи одинаковых, эпохи одиноких, от эпохи Старшего Брата, от эпохи двоемыслия — привет!»

Не секрет, что Станислав Лем — признанный во всем мире мастер НФ — эту самую научную фантастику не любит. Однако это кажущийся парадокс, ведь на самом деле Лем разочаровался в том, что называют «научной фантастикой», поскольку уверен: в подавляющем большинстве произведений, подпадающих под это определение, нет ни науки, ни фантастики. 35 лет назад со свойственной ему дотошностью он решил разобраться в том, что же представляет собой этот вид литературы. Результатом анализа тысяч книг стала опубликованная в 1970 году работа «Фантастика и футурология», которая лишь теперь выходит на русском языке в издательстве «АСТ».

Это самое объемное произведение польского писателя и ученого, как и многие другие его научно- философские труды, практически не известно у нас. Оно выдержало три переиздания на польском языке, в 70-х годах было переведено на венгерский и немецкий и сейчас нисколько не утратило своей актуальности. В предисловии Лем сообщает, что фактографической основой работы стали прочтенные им 62 000 страниц книжных и 8500 страниц журнальных англоязычных публикаций. В результате двухтомная «Фантастика и футурология» основательно обидела многих англо-американских авторов едким анализом. Не случайно М. Кучевский назвал свою рецензию на эту книгу «Молотом по научной фантастике». Сам Лем в предисловии выражался о своих инструментах деликатнее: «Почти все мировые достижения интеллекта и литературного творчества рассматриваются под микроскопом и рассекаются скальпелем». Тем не менее вскоре после выхода книги дело дошло до того, что Лем был исключен из Ассоциации американских писателей-фанта-стов, в которую он был ранее с почетом принят. В знак протеста некоторые известные авторы тоже покинули эту организацию.

Наивно предполагать, что Лем затеял данную работу именно для того, чтобы обидеть американцев. Наоборот, из текста книги видно, что результаты обескуражили самого Лема. Ведь, в первую очередь, он читал и анализировал те произведения, которые критика называла лучшими. Однако и в них, за редким исключением, при ближайшем рассмотрении он обнаруживал или нелогичности, или примитивные подходы к глубоким проблемам, или стремление «лакировать действительность». Много лет спустя в беседе с С. Бересем он буквально перешел на крик: «Но эти другие миры фальсифицированы! Космос фальшивый! Физические параметры, фальшивые! Характеры героев фальшивые! Механизм научных открытий фальшивый! Политическая реальность фальшивая! Все с начала до конца фальсифицировано!»

Опять кажущийся парадокс. Фантастика как бы изначально предполагает, что речь пойдет о выдумках. Но Лем не против выдумок, пожалуйста, выдумывайте, что угодно, пишет он, но если уж придумали что-то оригинальное, будьте добры логически рассмотреть результаты своей идеи, обосновать поведение персонажей в фантастическом мире… Особенно его задевает тот факт, что в произведениях, снабженных пометкой «НАУЧНАЯ фантастика», зачастую даже и не пахнет ни научным подходом к проблемам, ни использованием новейших научных исследований, методов и разработок.

Первая часть «Фантастики и футурологии» — своеобразное построение общей теории даже не фантастики, а литературы вообще. Здесь автор подробно исследует язык произведения, его мир, структуры литературного творчества. То, что при этом он отталкивается не столько от традиционного литературоведения, сколько от параллельных научных дисциплин, широко используя положения семиотики, информатики, теории игр, одновременно представляет и особый интерес, и повышенную сложность восприятия. Можно только склонить голову в знак уважения к переводчикам (Сергей Макарцев и Евгений Вайсброт), которые мужественно продирались сквозь замысловатые построения польского эрудита.

В отдельной главе «Эпистемология фантастики» (эпистемология — теория познания) Лем рассмотрел именно познавательную ценность НФ, причем основательно прошелся по «соседнему с фантастикой государству» — футурологии. Выводы Лема неутешительны и здесь: ни молодая научная дисциплина, обещавшая поначалу столь много, ни прогностическая ветвь фантастики не достигли больших успехов… Годы, прошедшие со времени выхода книги, лишь добавили аргументов в пользу мнения писателя: на наших глазах в мире происходят структурные изменения, не предсказанные ни футурологией, ни фантастикой.

Наверное, для основной массы читателей более увлекательной окажется вторая часть, где Лем описывает так называемые проблемные поля фантастики: катастрофы, роботы, космос, эротика и секс,