Сейчас двор весь снегом занесён. Сугробы почти достают до окон первого этажа. А позавчера утром меня детский плач разбудил. Так-то дети у нас спокойные и молчаливые, не орут, не бегают, как до войны. В основном, на одном месте сидят, поближе к печке. Но позавчера утром заплакали, причём не один-двое, а чуть ли не половина сразу. Я встала с постели, ничего не пойму. Рёв кругом, малышня ко мне жмётся, Сашки нет нигде. Галина Степановна встала, тоже не понимает ничего. А потом я увидела в окне его. Ужас какой, не удивительно, что дети напугались.

А Сашка — осёл. Не мог сообразить обратно светомаскировку повесить, детей перепугал. Оказывается, ночью из какого-то окна над нами выкинули труп мужчины. Так делают иногда те, у кого не хватает сил вынести своего покойника по лестнице. Иногда покойников прямо на лестнице оставляют, а иногда в окна выбрасывают. Этого вот выбросили.

Он упал ногами вниз и воткнулся в снег прямо около нашего окна. Сашка снял светомаскировку — а он стоит и будто бы в окно к нам смотрит. Ветер волосы у трупа шевелит, очень страшно, хотя я на трупы уже на всякие насмотрелась. Казалось, должна была бы уж и привыкнуть. Но этот какой-то особенно страшный.

Я быстро вернула светомаскировку на место, чтобы не пугать детей. Пока мы с Галиной Степановной малышню успокаивали, Сашка на улице с трупом разбирался. Он прокопался к нему лопатой и положил так, чтобы из окна нам не видно было. А потом уже, когда девчонки пришли наши, Сашка вместе с ними выволок тело на улицу, чтобы его сборщики трупов нашли и увезли.

Кстати, Сашку через полчаса будить буду, пора. А я посплю тогда, спать хочу сильно. У нас с Сашей опять одна кровать на двоих, но спим мы теперь не вдвоём, а по очереди. Мишка писал мне, давно, ещё до войны, что на подлодке такое называется «горячая койка». У них там места ведь мало на лодке, вот и спят они по очереди. Один встаёт, идёт на вахту заступать, а на его место, в ещё тёплую постель, сразу кто-то другой ложится. Так и мы с Сашей.

Мишка. Брат. Буквам меня учил, с ложечки кормил, в кино водил. Больше я никогда не увижу его. Он больше никогда не скажет мне: «Ну что, рыжая, допрыгалась?», как он любил говорить. Хоть бы Лёнька выжил, иначе как же я одна-то? Ну, Сашка есть теперь, конечно, но Лёньку я тоже люблю. Хоть бы он выжил!

От Лёньки ещё два письма пришло, причём оба сразу, в один день. Но это не ответы на моё письмо, а старые письма. Одно самое первое, ещё от начала июля, про то, как он в эшелоне ехал написано. А второе он отправил в конце октября. Вернее, это уже третье, судя по всему. Второе Лёнькино письмо не дошло. Может, дойдёт ещё?

В третьем письме Лёнька рассказал, как чуть не попал в окружение. Их конно-механизированная группа выскользнула в самый последний момент, а пехота, что шла за ними, не успела. Пехоту фашисты окружили. И ещё Лёнька написал, как в засаде сидел и ждал колонну фашистов, чтобы напасть неожиданно. Там у них пять танков в засаде было. Но фашисты засаду заметили и расстреляли из пушек. Четыре наших танка сгорело там, а Лёнькин уцелел, потому что чуть в стороне стоял. Лёнькин танк должен был пехоту отсекать, так как единственный был пулемётным. Все остальные танки у них были пушечные. И фашисты Лёнькин танк сразу не заметили. А когда заметили — было уже поздно.

Потом была погоня, за Лёнькиным танком фашисты гнались и пытались его расстрелять, но у них ничего не вышло. Фашистский танк догнать не смог, потому что ему, чтобы выстрелить, нужно сначала остановиться, а Лёнькин танк не останавливался, а удирал. Фашисты три раза стреляли по Лёньке из пушки, но не попали. Нет, танк и на ходу стрелять может, конечно. Но попасть из движущегося танка по движущейся мишени совершенно нереально. Разве что с очень близкого расстояния. В общем, отстал фашистский танк. Лёньку могли догнать мотоциклисты, но, к сожалению, они не стали этого делать. Фашисты не идиоты, чтобы догонять танк на мотоцикле. А вдруг бы догнали? Танк бы их сразу на ноль помножил, причём даже не останавливаясь.

Дядя Игорь тоже письмо прислал. Спрашивал, как мы там и сообщал, что они успешно перебрались на большую землю вместе со всеми шестью новенькими орудиями. И они уже успели из этих орудий пострелять по фашистам. В ответ мы сообщили дяде Игорю, что живы и по сравнению с другими Ленинградцами питаемся хорошо. А ещё написали про Лёньку, что он тоже на Западном фронте воюет танкистом и дали адрес Лёнькиной полевой почты.

Ой, Тарасик опять одеяло на себя утянул всё и Женька мёрзнет. Вот, поросёнок! Подошла к ребятам, поправила одеяло им. Хоть и топим в комнате и окна все заткнули и заклеили, а всё равно температура у нас не сильно выше нуля. Холодно. Ребята по двое или даже по трое спят, причём в одежде. Так теплее, да и кроватей не хватает.

Вообще, у нас не хватает буквально всего. Про еду молчу, это и так понятно. Кроме кроватей у нас из мебели есть старый шкаф, два стула и письменный стол, что мы перетащили в спальню из нашей каморки. На этот стол мы кучей пальто и шапки складываем, вешалок-то нет у нас. Постельного белья тоже нет, хорошо хоть одеял хватает. Одеяла нам привезли.

А кроватей у нас всего восемь штук. Правда, они двухъярусные. Мы их как можно ближе к печке поставили. Одно место на первом ярусе занимает Старенькая Галина Степановна, одно мы с Сашкой, а на оставшихся 14 местах спят наши 29 ребят. Наиболее сильные, конечно, наверху расположились. То есть, не наиболее сильные, а наименее ослабевшие, так будет вернее. Да и они-то забраться наверх или слезть оттуда могут лишь с моей или Сашиной помощью.

Вот для этого-то мы с Сашей по очереди и дежурим ночью. Вдруг, кому-то слезть понадобится? Печку ещё топим и в туалет водим ребят, кто помладше. Старшие сами справляются, а младшим тяжело. Ночных горшков у нас тоже нет, а туалет наш, вообще-то, на взрослых рассчитан. Кроме того, там темно и холодно. Малыши просто боятся туда идти в одиночку.

Так мы с Сашей и дежурим. А спать… ну когда время появляется, тогда и спать. Как получится, в общем. Мы ещё полы моем, на кухне помогаем, воду таскаем, если отключают. Хватает дел, в общем. Галина Степановна больше с детьми возится, развлекает их, играет с ними. Книжки им читает. Детские книжки Галина Степановна свои принесла, из дома. У неё много детских книжек и больше половины из них ещё дореволюционные. Ну, а мы с Сашей по хозяйству. Школу вот только нам, похоже, придётся бросить. В школу мы ходить перестали. Как и все работники детских садов, мы с ним переведены на казарменное положение. Да и на самом деле, некогда учиться. Тут поспать-то некогда, какая уж школа?

Всё, время. Сашкина очередь. Подошла к нашей кровати, растолкала брата и вытянула его сонного из кровати. Пока он зевал и тёр глаза, сама быстрее залезла под одеяла в нагретую кровать. Закрыла глаза, спать!

И в этот момент на улице мерзко завыли сирены. Опять налёт. Тьфу, заразы. Нужно вставать, будить всю малышню, спускать их с верхних полок и тащиться через столовую в бомбоубежище.

Ну, а спать мне когда?..

— …Глупости ты говоришь, Лена.

— Почему это глупости?

— Лена, в твоём представлении детский дом — это что-то среднее между тюрьмой и казармой. Поверь, это не так.

— Не так?

— Конечно, не так. Я полвека проработала в приютах и детдомах. Полвека, Лена. Я их разные видела, но ни разу, ни разу не было ничего хотя бы отдалённо напоминавшее тюрьму.

— Но почему нельзя оставить всё как есть, Галина Степановна?

— Это от меня не зависит. В детский сад нянечками я вас взяла. Откровенно говоря, из жалости взяла, хотя вы справлялись в целом неплохо. Для новичков, а так, конечно, опытная нянечка справилась бы лучше. Но в детдом взять нянечкой одиннадцатилетнюю девочку я не смогу.

— А в чём разница-то? Работа, что ли, другая?

— Работа такая же. А разница — в руководстве. Надо мной тоже ведь руководство есть. В детсад взять